И вдруг это все оказалось ненастоящим. Вдруг выяснилось, что целый пласт информации маскировался ворохом мелких, местных деталей, даже не искажающих общую картину, а отражающих ее – как зеркало, на котором вдобавок что-то еще нарисовано.

Русские рейдеры в океане были, в принципе, не слишком страшной угрозой. Неожиданные и тяжкие потери в первый день их активности применительно к тоннажу пересекающих Атлантику судов были почти незаметны, составляя какие-то доли процента. Куда хуже была потеря значительной части 106-й дивизии, но дивизия эта планировалась к направлению на тихий участок фронта, и только к декабрю. В лагерях южной Англии были накоплены такие резервы, которые позволяли компенсировать почти любые одномоментные потери, что в Европе, что в Атлантике. Бельгия и Франция, превращенные усилиями американцев в огромные склады самых разных военных материалов, служили буфером, распределявшим и направляющим поток грузов к армиям Русского фронта. Большая часть американских и британских частей уже сдвинулась в сторону Центральной Германии, пройдя ускоренным маршем земли, наступление на которые было запланировано лишь через месяцы. Наиболее мощный ударный кулак из американских, немецких, английских и канадских частей удалось создать в тыловом районе, образованном естественными границами Нидерландов, Бельгии и Люксембурга. Подчинив единому командованию 1-ю и 2-ю английские и 1-ю канадскую армии на северном фланге построенной широким клином группировки, 1-ю, 3-ю и 9-ю американские – на южном и поставив на острие кое-как переформированные германские 5-ю танковую и 7-ю общевойсковую армии, Эйзенхауэр надеялся в одном масштабном сражении на рубеже Везера разгромить войска советских фронтов, а затем деблокировать Берлин и остановить войну, пока она не зашла слишком далеко, – разговаривая теперь с русскими с уже обеспеченных позиций.

И американцам, и англичанам все-таки пришлось ввязаться в «настоящую» войну с бывшими восточными союзниками. Многое в этом типе войны было для них новым. Выяснилось, что каждая из союзных сторон пытается беречь своих людей за счет соседа. Причем «подставить» американцев воспринималось немцами как крупная удача, и наоборот – лишняя сотня убитых и раненых в германской части считалась англоязычными офицерами хорошей ценой за переключение внимания русских самолетов с них самих. Выяснилось, что масштабы войны на Восточном фронте несколько отличаются от Западного. Гордость британских и немецких войск, Африканская кампания была бы сведена русскими к титанической битве за обладание несколькими фермами в пригородах мелких городков масштаба Далленберга или Ошерелебена. К недоумению американских пехотинцев и танкистов и к плохо скрываемому злорадству танкистов немецких, соотношение потерь с советскими танками было практически тем же, какое имели немецкие танковые части в течение всего сорок четвертого – то есть чуть больше, чем один к одному. Это было странно, поскольку «шерман», основной теперь танк фронта, считался хорошей машиной, по всем пунктам превосходящей русские танки. Обнаружилось много всяких мелочей в сложной и неясной пока войне за обладание Германией, на территории которой столкнулись интересы нескольких стран, ни одна из которых не желала уступать…

– Цыпа-цыпа-цыпа… – шептала восемнадцатилетняя сержантша, припавшая щекой к отполированному ложу «мосинки».

На фронте она была второй день. Отделение последнего выпуска ее школы распределили в 130-й Латышский стрелковый корпус, хотя ни одной прибалтки среди десяти девчонок не было – сплошь русачки да белоруски. Корпус только что закончил двухсоткилометровый марш и теперь отчаянно закапывался в землю в окрестностях какого-то немецкого городка с невозможным для запоминания названием. Они прибыли только ночью четырнадцатого, когда на участке батальона, в который их направили, было еще тихо, но уже со вчерашнего дня вокруг шла настоящая война: стреляла артиллерия, над головами проносились самолеты, все, в общем, как ожидалось. В первый же день их послали на нейтралку и ползком вдоль передовой – готовить лежки. Была надежда, что в первый же день удастся открыть счет, прикончить ганса или фрица, но ни одного человека на той стороне она так и не увидела. То ли дело сегодня.

В кружочке, образованном кольцом безлинзового оптического прицела ее винтовки, сидели две человеческие фигурки, обрезанные по пояс башней широкозадого танка, не похожего ни на один из зазубренных на занятиях по наблюдению макетов. Хорошо, что каждой оставили ее собственное оружие, вылизанное до матового сияния, изученное насквозь, до царапинки. Отличницей снайперша по имени Аня не была, но зрением и пластикой ее Бог не обидел, и с пятидесяти метров она на зачет вкладывала десять пуль в трехкопеечную монету. Оптики для прицелов на всех не хватало, и кто-то умный придумал систему колечек и шпеньков, чередующихся друг с другом, если глядеть через которые, мир становился рельефным и контрастным. Им пытались втолковать что-то типа «рефракция, интерференция», но девяти классов образования было недостаточно, чтобы понять все эти тонкости, а особо и не спрашивали.

– Цыпа-цыпочка… Морда такая… Ну что тебе поближе не подъехать?

Танк стоял метрах в пятистах от ее лежки, закопанный почти по башню и заваленный ветками, но двое на его крыше сидели пригибаясь, поводя биноклями. Офицеры, наверное. Не дыша, Аня чуть повела затекшей шеей, скосив глаза на прицельную планку. Все правильно, выставлено пятьсот. С такой дистанции тяжелая винтовочная пуля пробивает человеческий череп насквозь, как рассказывали видавшие. Сама она ни разу в жизни не стреляла по человеку. Готовили снайперш полгода, и готовили достаточно жестоко – в последние месяцы боеприпасов не жалели, плечо превратилось в один сплошной синяк, доходящий вглубь, наверное, до кости. Выпуска они все ждали как избавления – наконец-то отправиться на фронт, как остальные. Им вручили лычки, накормили на прощанье ужином и посадили в теплушку, которая шла все на запад и на запад, пока не уперлась в разбитую станцию, от которой три дня пришлось идти пешком, озираясь в любопытстве на окружающую жизнь.

Любопытство и сейчас было главнейшим чувством в Анином сознании. Дистанция была слишком велика для ее опыта, но стрельнуть по офицерам-танкистам хотелось, она наблюдала за ними минут двадцать, а всего лежала на вмятом в ложкообразную ячейку ватнике уже часа четыре – без еды, почти не шевелясь, без, извините, туалета. Со всех сторон то и дело стукали одиночные выстрелы, иногда трещала короткая очередь пулемета, непонятно куда направленная. Возможно, ее выстрела и не заметят, а если она промахнется, то и точно не заметят, подумаешь, лишний щелчок. Половину своей фляги Аня извела на полив земли перед ячейкой, чтобы прибить пыль. Нет, не заметят.

По миллиметру приближаясь напрягшимся веком к жесткому кольцу прицела, Аня поиграла пальчиками на спусковом крючке, разминая связочки. Вряд ли попадешь, но попробовать стоит, все равно больше никого не видно. Двое на танке все так же продолжали водить биноклями. Может быть, они делали и что-то другое, но движения были похожими, а никаких деталей разобрать было невозможно. Бликов не было, то ли из-за того, что солнце уже склонялось за их спинами, то ли из-за просветленной оптики. Выцелив правого, как чуть более высокого и, значит, по идее, являющегося лучшей целью, Аня начала по волоску выбирать отлаженный под ее палец спуск. Это заняло секунды две, в течение которых ложе устроенной на левой ладони винтовки колебалось вверх и вниз на доли миллиметра, в такт ее пульсу. «Раз-и-раз-и-раз» – обычное стрелковое упражнение, завершенное все равно неожиданным толчком приклада в расслабленные мышцы плеча.