Нас троих мать попеременно считала то своими сообщниками, то врагами. Мне никогда не встречались матери, перекладывающие на детей ответственность за неудачный выбор спутника жизни. Наша мать воспринимала рождение каждого из нас как преступление, совершенное против нее. Вместе с тем она крайне редко жаловалась на судьбу, за исключением редких вспышек откровенности. Мать не могла заставить себя сознаться, что ее удручает все вокруг. Она обладала потрясающим запасом позитивных фраз. На людях она переигрывала, демонстрируя всем безоблачное счастье. Она являлась воинствующей оптимисткой. Как только мы пошли в школу, мать добровольно стана участвовать во всех городских благотворительных делах. Постепенно она приобрела репутацию человека, на которого можно рассчитывать в трудную минуту. За пределами семьи мать считали обаятельной, учтивой, находчивой и чересчур хорошей для нашего отца. Словом, Лила Винго была мастерицей на все руки и безотказной помощницей.

От отца я унаследовал чувство юмора, способность много работать, физическую силу, опасный темперамент, любовь к морю и синдром неудачника.

От матери я взял иные качества, самыми светлыми из которых можно считать интерес к языку и страстное желание учить. Об остальных я говорю с изрядной долей стыда. Это способность лгать без сожаления, инстинкт разрушения, склонность к вспышкам безумия и романтическая тяга к фанатизму.

В той или иной мере каждый из нас троих перенял перечисленные свойства, и у каждого они определились особой мозаикой генов. Бывало, в припадке отчаяния мать выкрикивала наши главные отличительные черты:

— Фанатик Люк, неудачник Том и двинутая Саванна.

Но к тому времени мать утратила все свои позиции и в городе, и в семье. Мать стыдилась, что она — жена ловца креветок; мы сильно поплатились, вовремя не сумев понять, что этот стыд может привести Лилу Винго и нас к печальным последствиям.

Когда я рос, мое сердце было полно молчаливой ярости к отцу и отчаянных переживаний за мать. Тогда я не понимал, что переживания эти излишни и бесполезны. Просто Генри Винго был человеком другого типа. Отец отличался неуравновешенным характером, громадной силой, крутыми кулаками и бредовыми идеями внезапного обогащения. Мать отличалась наличием плана. Она доказала всем нам: нет ничего могущественней и неодолимей, чем простая, медленно крепнущая мечта. Ей хотелось быть женщиной, с которой считаются, женщиной выдающихся достижений. Ей было мало уже имевшейся у нее репутации. Мать упорно отказывалась признавать горькую реальность своего положения и стремилась туда, куда ее не звали и где не хотели видеть. В 1957 году ей каким-то образом удалось войти в число кандидаток на прием в Коллетонскую лигу, и она начала отчаянную борьбу за место в высшем обществе.

Несколько слов о Коллетонской лиге. В 1842 году ее основала прапрабабушка Изабель Ньюбери. Устав провозглашал целью Лиги всевозможные добрые начинания и задумки, идущие во благо всем гражданам Коллетона. В Лигу принимали женщин из лучших семей; там состоял цвет женской половины округа Коллетон — это было главное обстоятельство, привлекавшее мать. Она была наполнена радужными ожиданиями: наступит такой день, когда она станет полноправным членом Лиги. Вскоре ее чаяния превратились в неутолимую страсть, бушевавшую до того момента, пока комитет Лиги единогласно не отклонил ее кандидатуру. Через какое-то время до ушей матери дошли убийственные слова Изабель Ньюбери:

— Лила Винго, конечно же, не человек Лиги.

«Не человек Лиги». Можно только догадываться, какой бомбой разорвалась в душе матери эта вполне нейтральная фраза. Комитет даже не уведомил ее об отказе; жизнь южных городишек изобилует подобными бескровными казнями. Но Лила Винго не оставила своих замыслов. Она отлично играла взятую на себя роль. Она не хныкала и не сетовала. Мать решила убедить членов Лиги, что является ценным кадром для этого привилегированного клуба. Через два года терпеливых ожиданий ей выпал шанс доказать дамам Лиги свою полезность.

В апреле 1959 года Лига поместила в местном еженедельнике объявление, занявшее целую страницу. Активистки клуба задумали выпустить кулинарную книгу с рецептами местных блюд. Всем горожанкам предложили присылать свои рецепты, лучшие из которых войдут в будущее издание. Вот тогда-то мать и почувствовала блестящую возможность поразить отборочную комиссию своими способностями, тем более что комиссия почти полностью состояла из тех дам, кто пару лет назад отверг ее кандидатуру. Мать открыла шкаф и достала старые номера журнала «Гурме»[93]. За два года до этого Толита подарила матери подписку на этот журнал, открывавший двери в мир высокой кухни. С его помощью мать действительно стала одной из лучших поварих штата.

Мать не просто читала «Гурме», она его тщательнейшим образом изучала. Она и до этого творила чудеса у плиты. Мать пекла изумительное печенье, а из горстки фасоли или свежевыловленной рыбы делала такое, что просто пальчики оближешь. В ее руках даже кулинарный жир становился вкусным. Однако журнал «Гурме» открыл ей не только рецепты экзотических блюд. Она заметила, что гастрономические пристрастия красноречиво свидетельствуют о принадлежности к тому или иному социальному слою. Узнав о существовании кулинарии более высокого уровня, мать тут же приступила к осуществлению очередного долгосрочного проекта по самосовершенствованию, возведя его в ранг навязчивой идеи. Добавлю, что этот кулинарный проект отдалил мать от отца, зато сблизил ее с нами. Генри Бинго вполне устраивало мясо с картошкой. Беарнский соус, приготовленный матерью, он считал французским заговором против доброкачественного мяса.

— Черт побери, Лила, ты никак налила туда вина? — спросил отец, когда однажды вечером мать подала coq au vin[94]. — Нечего переводить вино на курятину. Лучше уж вылила бы себе в глотку.

— Генри, это всего лишь эксперимент. Я пока не решила, предлагать им несколько рецептов или остановиться на одном. Как тебе вкус?

— Пьяный цыпленок, — отрезал отец.

— А мне понравилось. Очень вкусно, мама, — сказал Люк.

Линия фронта была обозначена.

Несколько месяцев подряд мать не знала покоя. Она снова и снова перелистывала мятые, заляпанные масляными пятнами номера «Гурме» (ведь основным местом их чтения была кухня), что-то помечая своим круглым кокетливым почерком. Ужин стал поводом для ее импровизаций и экспериментов. Мать внимательно просматривала внушительную коллекцию рецептов, внося в них едва заметные изменения. Часть компонентов одного блюда она добавляла в другое, стремясь улучшить или обострить вкус. Постепенно мать дошла до мысли о создании собственного кушанья, яркого и оригинального. Рецепт создавался на основе ее богатейшего воображения и точных, хотя и ограниченных познаний по части различных продуктов и их свойств. Все четыре конфорки газовой плиты работали едва ли не круглосуточно; кухня дышала зноем; голубые лепестки пламени неутомимо нагревали кастрюли и сковородки, где рождались бархатистые соусы и подливки, липнущие к ножу, как масляная краска. Весь апрель и май из-под крышек вырывались терпкие запахи мозговых косточек, дурманящие ароматы куриных ножек, и все это было сдобрено всевозможными травами и овощами с нашего обширного огорода. Все запахи сливались в один. Уже на подходе к дому мой нос начинал улавливать кухонный дурман. Одни кушанья имели золотисто-коричневый цвет и приятный аромат, другие были белыми, воздушными и резко пахли. А варенные особым образом головы угря отдавали… болотом.