ее закрытием. Борис наведывался в нее иногда с тестем, пользуясь возможностью приобрести что-нибудь новенькое из книг, и на сей раз охотно туда приехал по окончании рабочего дня.

Купив книги, вышли на улицу. Снежинки лениво крутились в ореолах электрических фонарей, погода располагала к пешей прогулке. Выбравшись из людской толчеи Кузнецкого моста, поднялись по пригорку до улицы Горького, свернули вправо и пошли по ней в сторону Белорусского вокзала.

Даже при уличном освещении было заметно, как от первых же слов тестя смуглое лицо Бориса густо покраснело.

— Откуда вы знаете? — спросил он. — Кто вам сказал?

— Это не имеет значения, — спокойно отвечал Пересветов. — Ведь это правда?

Отрицать у Бориса не повернулся язык. Помолчав, он спросил:

— Вы знаете эту женщину?

— И это неважно. Важно одно: что вы собираетесь делать?

Борис опять помолчал. Заметно было его усилие взять себя в руки.

— Но, Константин Андреевич, — начал он, — ведь это чепуха. Эпизод, мимолетное знакомство. Она значительно меня старше… И вообще… Ничего серьезного с моей стороны, уверяю вас, да и с ее тоже, я думаю.

— Мимолетному свойственно превращаться в длительное.

— Да нет же, нет оснований этого опасаться.

— Так что же вы думаете делать? — повторил вопрос тесть.

— Все это кончится, само собой оборвется.

— Чтобы затем последовал новый эпизод?

— Ну вот! Вы во всем такой строгий…

— Но если вы ждете, что «это» кончится само собой, так ведь может и новое само собой начаться. Как вас понять? Вы полагаете, что обманывать Наташу, изменять ей — в порядке вещей? Семейная жизнь, построенная на лжи, вас вполне устраивает? Может быть, вы уже приучили себя к этому?

— Да что вы! Константин Андреевич! У вас нет никаких оснований думать так.

— До сих пор я и не думал, но после ваших слов поневоле буду так думать.

— Хотите, я сегодня же с ней порву?

— Чего хочу и чего не хочу, это не имеет ровно никакого значения, — начиная раздражаться, возразил Пересветов. — Чего вы сами хотите, в этом главное. В третий раз спрашиваю: что вы намерены делать?

— Хорошо, этого больше не будет.

— Да вы, пожалуйста, не делайте вид, будто строгий тесть принуждает вас отказаться от приятной интрижки. Отдайте себе полный отчет в ваших собственных чувствах, в последствиях вашего поведения и поступайте как знаете. Помните только, что на понуждении себя к обязанностям отца и мужа прочная семья не строится.

— Мне моя семья дороже любой интрижки!

— В самом деле? Так что же вы так поздно спохватываетесь? И надолго ли у вас это «дороже»?

— Буду стараться, чтобы надолго.

— Все-таки надолго? А не навсегда? Хм…

— Константин Андреевич! Я уже не в первый раз убеждаюсь, что мы с вами разных поколений. Вы никогда своей жене не изменяли, а в наше время смотрят на это значительно проще. Вам меня трудно понять.

— Поколения и времена тут совершенно ни при чем Всегда были и будут всякие люди, живущие каждый на свой образец. Дело в человеке: способен ли он на ложь своим близким или нет? Мы с моей первой женой Ольгой Федоровной при первой встрече, когда ей было пятнадцать лет, а мне шестнадцать с половиной, ударили по рукам: говорить друг другу всегда только правду. Когда поженились и прожили вместе не один год, мне вдруг понравилась другая женщина. Ничего, даже мимолетного поцелуя у нас с ней не было, но мне показалось, что я могу полюбить ее, и я признался в этом моей жене.

— В чем же признавались, если ничего не было?

— Противно было скрывать, лгать не только словами, но даже взглядом. Почувствовал, что не в состоянии поцеловать ее, думая о другой женщине.

— А что же ваша жена?

— Поняла меня даже лучше, чем я сам себя понимал. Порядочное время спустя, когда наши отношения полностью восстановились…

— Так вы, значит, порывали друг с другом только потому, что один из вас подумал о ком-то третьем? И надолго?.. Ну это уж… И вы говорите, что разница поколений ни при чем. Да среди нынешних мужей и жен такая история просто немыслима.

— А я думаю, Боря, вы заблуждаетесь. Возможно, конечно, что среди наших с вами знакомых подобного примера мы не подыщем, но я убежден, что в будущем неоглядная, полная искренность сделается главным условием нормального супружества. Коммунистические отношения между людьми Маркс называл «прозрачными»… Когда потом наши с Олей отношения восстановились, я как-то ей сказал: «А не сглупил ли я, встревожив тебя тогда сущими пустяками?» — «Ни о чем не жалей, — отвечала мне она. — Если бы ты промолчал, я сама бы поняла, что ты ко мне изменился. Ложь как змея заползла бы к нам, и мы оба стали бы хуже и не любили бы друг друга так, как любим сейчас».

— Точно в романе! — воскликнул Борис — Неужели так было? И вам удалось тогда это самое… не думать о другой?

— Может, и не удалось бы, если б не было этого моего признания, которое вас удивляет. Я не изменил тогда жене именно потому, что сразу же ей признался в этом, по-вашему, «ни в чем». Правда, тут сыграла роль и глубокая порядочность той, другой женщины… Просто мы все трое оказались одинаково порядочными людьми. Из моей откровенности с женой она заключила, что я не разлюбил Олю, и не пожелала разбивать хорошую семью. Но это долгая история…

— Что ж из того, что долгая? — воскликнул Борис — До нашего дома еще далеко. Если можно, если вам это не трудно и не неприятно, расскажите мне, пожалуйста, как все это у вас получилось! Для вас это далекое прошлое, а мне очень интересно… И не бесполезно, наверное.

Они только что миновали площадь Маяковского. Пересветов и в самом деле сначала сдержанно, потом, увлекаясь воспоминаниями, более распространенно стал рассказывать про свое знакомство и встречи с Еленой Уманской… Но когда дошли до угла Беговой, зайти домой к Борису отказался. Не захотелось видеть сейчас дочь рядом с ее мужем. Борис, пожимая тестю на прощание руку, с чувством вымолвил:

— Спасибо вам, большое спасибо! То, что вы мне рассказали, я запомню на всю жизнь. Но вы меня извините, сам я последовать вашему примеру, как он ни благороден, не в состоянии. На такую безудержную честность меня просто не хватит. С Лелечкой — утаивать ее имя смысла нет, раз вы все знаете, — с ней я порву, даю вам честное слово. А Наташе о ней, может быть, и расскажу когда-нибудь, только не сейчас. Сейчас стыдно.

— Я ничего от вас не требовал и не