В нашем семейном архиве хранится 18 писем Елены Сергеевны Булгаковой, 8 открыток, несколько телеграмм и записок. Долгие годы дружбы связывали ее с Татьяной Александровной и Сергеем Александровичем. Самое замечательное, что вначале она писала им по отдельности, никак не связывая их. Да они и не были связаны.

С Сергеем Александровичем Елена Сергеевна познакомилась с первых дней их совместной жизни с Михаилом Афанасьевичем. Он сам так писал в своих воспоминаниях: «Итак — год 1932…В первый раз я шел в новый булгаковский дом настороженный. Лена (тогда еще Елена Сергеевна) встретила меня с приветливостью, словно хорошо знакомого, а не просто гостя». Потом были годы общений, взаимной приязни. Когда Михаил Афанасьевич заболел, они особенно сблизились — последний месяц Ермолинский вообще не покидал их квартиру. В конце 1940 года Сергея Александровича арестовали. Лефортовская тюрьма, пересылка, Саратов. Потом его отправили в ссылку в глубь Казахстана. Первая посылка, которую он получил, когда разрешена была переписка, была от Елены Сергеевны. Позже выяснилось, что собирать эту посылку помогала Татьяна Александровна. У них вообще были странные перекрещения судеб. Когда С. А. заболел брюшным тифом (это было уже в Алма-Ате), Татьяна Александровна помогала С. Магарилл и М. Смирновой собирать ему передачи в больницу. При этом они еще не были знакомы и почти ничего не знали друг о друге.

Татьяну Александровну и Елену Сергеевну свел, представил друг другу В. А. Луговской. Это было перед войной. Они вместе ехали в эвакуацию. Но особенно подружились в Ташкенте, где оказались в одном дворе. Татьяна Александровна несколько раз уезжала к мужу (Т. П. Широкову) в Алма-Ату. Вот тогда и возникла впервые их переписка. Всего несколько писем, последнее уже из Москвы, но сколько в них любви, дружества и незаурядности, объединивших этих столь разных женщин.

Кроме того, судьба архива М. А. Булгакова также была связана с семьей Луговских. Тамара Эдгардовна Груберт (первая жена В. Луговского), работавшая в театральном музее Бахрушина в Москве все военные годы, в конце 1941 года пишет Т. А. Луговской: «Никто от Булгаковой не приходил; конечно, если мне принесут, я сохраню, а тем более архив такого автора, как Булгаков». Позже Е.С. передала Т. Э. Груберт архив, который хранился, а точнее, прятался в музее Бахрушина до возвращения Е. С. Булгаковой из эвакуации.

С 1956 года она писала уже им вместе. Откуда только не приходили эти письма и открытки — из Ниццы, Праги, Куйбышева, Малеевки. И каждое начиналось словами: «Дорогие мои!» Она их любила и порознь и вместе и всегда была душевно связана с ними.

Мы выбрали для публикации только ташкентские письма, потому что они наиболее полно отражают незабываемую жизнь тех лет.

Тут требуются пояснения. Владимир Александрович Луговской попал в Ташкент после болезни, осложнившейся тяжкой депрессией. В письме мне и моей маме писал: «Я болен всеми нервными болезнями, какие только возможны. Недавно освободили меня от военной службы со снятием с учета» и далее: — «Некоторые писатели возвращаются в Москву, но я очень болен и мне сейчас легче здесь. Буду, по возможности, лечиться. Авось все будет в порядке», — 1942 г., январь.

Это было очень тяжелое время для отца. Позже он рассказывал мне, что боялся смотреть людям в глаза — высокий, крепкий, без каких-либо внешних повреждений, а отсиживается в тылу. Никому ведь не расскажешь о болях, которые его мучили, о страшных бессонных ночах и сердце, которое выскакивало из груди.

Позже, когда у него случился первый инфаркт, врачи говорили, что сердце его было изранено до предела. Непонятно, как он жил дальше в эти отпущенные ему годы.

Л. В. Голубкина

ТАШКЕНТ. 10.VI.42

Дорогая моя Тусенька, откладывала ответ на Ваше чудесное письмо, т. к. ждала оказии. Наконец сегодня, по-видимому, Таня Кондратова[74] едет и берет с собой письмецо и маленькую посылочку Вам.

Родненькая, если бы Вы видели, на что я стала похожа, Вы взяли бы назад все хорошие слова, которые Вы когда-либо мне говорили. Дело в том, что москиты, оказавшиеся страшной сволочью, москиты, о которых Володя, восхваляя эту чертову Среднюю Азию, никогда не сказал ни слова, — москиты, о которых все упоминали мимоходом, — искусали меня вконец. Что это значит? Это значит, что на моих руках, лице и шее (и отчасти на ногах и на теле) зияет не меньше 200–300 открытых ран, т. к. я не выношу, когда у меня появляется хоть какое-нибудь пятнышко, а если оно при этом чешется, то я сдираю кожу с таким упоением, что я испытываю при этом физическое наслаждение. Истинное слово, я не шучу и не преувеличиваю.

В результате, я похожа на зебру, приснившуюся в страшном сне, и, между нами говоря, прощу теперь Володе все смертные грехи за то, что на него это не производит никакого впечатления, и он по-прежнему твердит, что милей мово на свете нет никого.

Затем — жара, это та самая адская жара, в которой мне лично безусловно суждено доживать, когда я перейду из этого мира в другой. Сколько градусов, уже безразлично, потому что это пекло. Например, на моей лестнице нельзя сидеть просто на ступеньках, сожжет зад, приходится подкладывать подушечку, а Поля с трудом ходит босиком по этим ступеням. Из-за того, что москиты летят на огонь, надо закрывать окна, а тогда — так душно, что потом и ночью не отдыхаешь. Я сплю голая и без простыни даже, никогда в жизни со мной этого не бывало.

Двор значительно опустел, уехали Вы, Леонидовы[75], Уткин[76] (слава Богу), Файко[77], — Зузу[78], наконец, — нас осталось здесь 21 человек. Двор большей частью пуст, это, впрочем, хорошо, т. к. если, напр., зачнется такое веселье, как было вчера, когда вытащили стол на улицу, пили, танцевали под патефон, Погодин[79] хамил, — я посидела для приличия 5 минут и ушла наверх. Через полчаса пришел Володя[80] и стал диктовать мне свою поэму для 2-ой книги «Жизнь». Боюсь сглазить — но, кажется, это будет замечательная вещь.

Володя — молодец, с ним хорошо и легко.

Сергей вчера прыгнул неудачно (подвязывал Поле хмель на крышу), сегодня прихрамывает. В общем же благополучен, днем ходит в трусах, вечером в белых брюках и при галстуке. Сидят на скамейке каждый вечер: Валя, Утя, Нил, Сергей. Флирт!