А вот Закон Сохранения Реальности, похоже, что да. Да и то лишь потому, что нам также очевидно то, что ты давно перерос ипостась Миротворца, Гавр. Пойми, твоя судьба — Орден! Альтернативы нет! И мы протягиваем тебе руку помощи. Да, ты полностью не изменишь трагических событий в своей реальности. Но спасёшь жизни близким. Не этого ли в конечном счёте ты добиваешься?

— Но цена! — я невольно схватился за голову, чувствуя, как пол уходит у меня из-под ног.

— Тебе ли сомневаться? Скольких ты уже лишил жизни и ещё лишишь?

— Запрещённый приём, Лукреций. Обвинять меня во всех смертных грехах…я практически живу под постоянным гнётом чувства вины и ответственности. Мимо, господин Смотрящий! На это слабо меня уже не возьмёшь.

— Никто тебя не винит и не провоцирует, Миротворец. Всё именно так и обстоит, как я тебе рассказал. Мой Орден никогда не утверждал, что выполняет свой долг в белых перчатках и руководствуясь исключительно благими намерениями. Я лишь доношу до тебя, Гавр, единственно возможный способ достичь желаемой цели, спасти семью. Найди Демиурга и продержись рядом с ним до нашего появления хотя бы несколько дней. Или появись на одной из точек рандеву, указанной эмиссарами. Войди в любой из них в состояние транса, находясь в телесном контакте с Демиургом. Так, чтобы он касался татуировки. Это усилит сигнал Матрикула Миротворца. Продержись совсем немного — и увидишь: Орден выполнит свои обязательства сполна.

«Легко сказать „продержись“!» — подумалось мне. Почему меня всё время ставят в безвыходное положение? Все чего-то от меня хотят. Хранители, Смотрящие…даже капитан абвера чего-то там меркурит. Как же оно всё достало!

Я сцепил зубы и уставился в стену, на которой продолжали метаться тени от лучей прожектора.

— Лукреций, а если…? — я повернулся к Смотрящему.

Иван остекленевшим взглядом уставился в потолок, пальцы рук мёртвой хваткой вцепились в скомканное одеяло. От досады, и чтобы не заорать в голос от отчаяния я закусил кулак.

— Эх, Ваня, Ванька…черти пляшут на потолке! Чорти танцюють на стели… Не бойся их теперь Вань, больше они тебя не достанут. Там, куда ты отправляешься, им места нет. Я уверен. Почти…

Глава 17

Не то писарь, что хорошо пишет,

а то, что хорошо подчищает.

Поговорка

Первая сентябрьская ночь пролетела в тяжёлых раздумьях почти незаметно. Да и что там до утра оставалось-то. Всего ничего.

С утра вызвался помочь Кире отнести закоченевшее тело Ивана на приспособленных для этого самодельных носилках во двор. Дежурный ещё долго ворчал, мол, надо бы раздеть покойника. Рачительные немцы, мол, запрещают хоронить неинфекционных в одежде. Но я не дал. Глупость, конечно. Но внутреннее чувство протеста возобладало. Видимо, что-то такое проскользнуло в моём ответном взгляде, если Кирьян шарахнулся в сторону и перестал нудить.

Умом я понимал, что исподнее с однополчанина потом всё равно снимут и пустят в дело. Это же лагерь. Ценность имеет любой кусок тряпки. Но уж это потом, без меня. А ведь Иван был последней хлипкой ниточкой к военному прошлому деда.

Не знаю как обычно проходит в лазарете, но сегодняшняя ночь показалась мне «урожайной» на смерти. Санитарам пришлось привлекать помощников из числа ходячих больных. Я тоже попытался впрячься в носилки с телом Ивана, едва к ним устремился кто-то из санитаров, но меня немедленно остановил и отозвал в сторонку Василий Иванович. Дежурный врач, видимо, делавший записи о смерти в историях болезни и что-то заполнявший в прямоугольных розовых бланках, тиснёных немецким шрифтом, держал старую потёртую командирскую планшетку на весу.

— Теличко! Подите-ка, голубчик, сюда. С остальными умершими и без вас обойдутся. Пётр, вас вызывают в третий отдел. Состояние здоровья на удивление у вас стабильное. Препятствий для выписки не вижу. Не сочтите за труд, прихватите с собой мой отчёт и вот эти формы, — он протянул стопку розовых бланков, — пойдёте сами без сопровождающего, я выпишу увольнительную. В Цайтхайне особым приказом коменданта просто так по территории лагеря передвигаться нельзя. А санитары у меня все при деле. Сами понимать должны. Куда идти знаете?

— Нет, Василий Иванович.

— Сейчас объясню. Вот между этими бараками вы выйдете на основную Лагерштрассе — широкий проход между основными линиями бараков. Его тут так называют. Повернёте налево и, пройдя метров двести, упрётесь в хозблок. Отличить его просто: воняет скотным двором и через забор постоянно слышно куриное квохтанье. Далее повернёте направо и проследуете вдоль забора до ограждения из колючей проволоки. Оно преградит вам дорогу, перепутать сложно. Там вновь свернёте направо и через полсотни шагов упрётесь в пост охраны перед административным блоком. Назовётесь и сообщите, что прибыли по вызову в третий отдел из госпиталя.

— А эти документы куда? — я показал полученные от Вольского бланки.

— Отдадите туда же, в третий отдел, старшему писарю Семёну Родину. Всё поняли.

— Так точно, — кивнул я.

— Ну, с Богом, — махнул рукой Василий Иванович и вернулся к историям болезни, то и дело потирая пальцами веки, слипавшиеся от хронического недосыпа.

После немного занудно, но подробного описания Вольским дороги, заблудится было довольно сложно. И я намеревался добраться к месту не дольше, чем за четверть часа. Однако, не учёл одну актуальную истину: расстояния в лагере военнопленных измеряются не мерами длины, а количеством встреченных полицаев.

Едва я свернул к забору хозблока, как немедленно был грубо остановлен группой молодчиков с белыми повязками на рукавах:

— Кто такой? Почему без сопровождения? — красномордый плюгавый мужик, примерно одногодка моего деда и такого же невысокого роста, с кнутом за голенищем разношенного сапога, в пресловутой будёновке со споротой звездой на стриженной под горшок голове, резво подскочил ко мне, грубо ухватив рукой рукав гимнастёрки. В его вихляющей походке и манере выпячивать нижнюю губу угадывались повадки дворовой шпаны. Но у взрослого дядьки это выглядело одновременно потешно и омерзительно. Сдержаться, чтобы не сломать ему руку, не сходя с места, стоило большого труда.

— Хайль Геринг! — я вытянулся по стойке смирно и выбросил правую руку над плечом продолжавшего держать меня за грудки полицая, чуть не смазав ему по уху. Стало слышно, как затрещала материя гимнастёрки, — заключённый Теличко, личный номер 183172, следую по приказу гауптмана Кригера в третий отдел! Вот моя увольнительная от врача лазарета, — опустив правую руку, я аккуратно достал из нагрудного кармана записку Вольского.

Мой доклад, как по волшебству, остудил пыл полицая. Он принял из моих рук записку, развернул и внимательно прочитал, шевеля губами.

— Теличко, значит. Так, так… Ну иди…служи, Теличко…увидимся ишшо… — и троица полицаев