— Это у вас, торгашей, в почёте плутоватый Велес, а у нас свой бог — военный…

— Да знаю, знаю! — отмахнулся Жедан, но хитреца из взгляда не исчезла.

«Вот ведь человек! — возмутился Розмич мысленно. — Уже седина на висках проявилась, а он всё хохмит!»

На этом странности не закончились.

Поднявшись на борт, мужчины обнаружили невзрачную девку, стелющую тюфяк на скамью близ места кормчего. Пристроив его таким образом, прислужница положила поверх одеяло из ярко окрашенной шерсти, пощупала — мягко ли. На недоумевающих дружинников покосилась, как голодная змея, и заспешила обратно на берег.

— Баба. Не к добру, — прошептал кто-то, и прежде чем Розмич успел озвучить свои предположения, на борт взошла Она.

Невысокая девушка с синими, как послегрозовое небо, глазами. Такие очи прежде знал лишь за Олеговой женой. И вот, пожалуйста! Румяная, но уж больно худосочная, чтобы казаться красивой простому селянину. Платье скромное, волосы убраны под тонкий белый платок заморской ткани, закреплённый простым медным очельем. Увидав толпу вооруженных мужчин, девица опустила глаза долу и улыбнулась, отчего на щеках проявились крошечные ямочки.

Розмичу показалось, что уходит из-под ног дощатая палуба, что предрассветное небо закачалось и грозит обрушиться на голову, что плеск ладожских волн стал нестерпимо громким и слышится в нём переливчатый девичий смех.

Подскочивший Жедан по-отечески обнял синеглазую, сказал:

— Вот, племянница моя любимая. Затеей зовут.

— Не к добру, — тихо повторил Ловчан, а кто-то усмехнулся куда громче. — И не страшно тебе, девица, по морю-то? Тут и ветер, и укачивает!

Щёки синеглазки вспыхнули малиновым цветом, спина горделиво выпрямилась. Но ответила не сама, дядя-купец был проворнее и куда говорливей:

— Не боится. Четыре лета со мной за моря ходит. Теперь вот к отцу, брату моему, возвертаю.

— Четыре лета?! — удивился Розмич. И поспешил пояснить, чтобы никто не подумал, будто речь о девице: — То-то я тебя, Жедан, в Ладоге раньше не видал. И где же ты скитался столько времени?

— Много где, — купец надулся важностью, подбоченился. — Так ведь в Русу ходил, в Киев… в Царьграде бывал.

— В Царьграде?! — разом выпалили дружинники.

— Да, — подтвердил тот, а Розмичу показалось — ещё немного, и купец лопнет от самодовольства. — Вот и рабыню там прикупил. Эй, девка, подь сюды!

На крик Жедана прибежала та самая невзрачная прислужница. Только теперь воины заметили, что девица если и похожа на словенку, то на сильно заморенную: кожа темней, глаза впалые, почти прозрачные, нос некрасивый — шибко длинный. Когда купец сорвал с девичьей головы платок, взглядам предстали чёрные, как ночь, косы.

— Гречка! — пояснил торговец.

— Гречиха, — поправили его самые грамотные.

— Ромейка, дурни! — буркнул седатый кормщик в кулак.

— Две бабы на лодье, — покачал головой Ловчан.

И теперь уже Розмич повторил озвученную соратниками мысль:

— Не к добру.

Кромка виднокрая кроваво вспыхнула, Даждьбог протирал очи ото сна, первые лучи пробудившегося светила озарили стелющийся над водами туман. Рассветные сумерки начали таять, как кусок снега, брошенный в раскалённый печным жаром горшок.

Жедан облизал палец, поднял повыше и заключил:

— Ветер пока слаб, но хорош. Глядишь, разгуляется. — И рявкнул, как заправский мореход: — По местам!

Сноровистые подручные уже убрали мостки, когда с пристани прозвучал зычный крик:

— Подождите! Подождите!

— Это что за худоба? — хмуро пробасил Жедан, перегибаясь через борт.

По пристани метался высокий рыжеволосый человек в длинных одеждах, размахивал руками и продолжал голосить. Большую часть слов корабельщики разобрать не могли, казалось, человек не говорит, а каркает.

Розмич хлопнул себя по лбу:

— Это же Ултен!

— Какой такой Ултен? — насторожился Жедан.

— Божий человек, говорят. С нами в Белозеро идёт.

На лице купца отразилось недоумение и вмиг сменилось озабоченностью:

— Поп, что ли, иноземный? О попе́ договора не было!

— Значит, теперь будет, — просто ответил Розмич. — Вели мостки взад приставить.

— Какие мостки? Зачем? — искренне возмутился Жедан.

— Затем, чтобы на борт кульдея ентого принять.

Помня о словоохотливости купца, Розмич сразу перешел в наступление — расправил плечи, выпятил грудь и подбородок, грозно потёр кулак ладонью. Впрочем, старался не столько для Жедана, сколько для его племянницы — пусть видит… стать молодецкую.

— Ящер его забери! — выругался купец, поняв, что отделаться от незваного попутчика не получится. И, вопреки здравому смыслу, всё-таки прикидывал, удастся ли усадить и священника за вёсла, коли случится в том нужда. Больно худой поп, как та же Затея, да бледный.

Ултен с мальчишеским проворством взлетел по мосткам, слегка поклонился — сперва Жедану, после Розмичу. На него глядели, как на чудо. Мало что одежды длинные, так ещё и на голове не пойми какая зараза.

Общее мнение озвучил Ловчан:

— В костёр упал?

Брови Ултена взлетели на середину лба, улыбка стала глуповатой. Обычно так улыбаются, если не расслышали или просто не поняли.

— Голова, говорю, — пояснил Ловчан, указывая на собственное чело.

Скотт бритый, но только наполовину — от уха до уха, через темечко. Отчего его лоб казался огромным. Рыжая борода была разделена на две части и напоминала рога, растущие из подбородка. А длинная одежда придавала священнику сходство с крайне уродливой, мужеподобной бабой. Нескладный, словом.

В этот раз никто не изрёк многозначительное «не к добру», потому как три «бабы» на борту лодьи прочат не какие-то мелкие неприятности, и если не Всемирное половодье, то бишь Сумерки богов, так настоящую беду.

Не дождавшись от кульдея ответа, Ловчан махнул рукой. Жедан хотел сплюнуть от досады — не понравился ему полулысый, ну ни капельки! Но вовремя опомнился — дурной знак плевать на корабельные доски, а в воду — и вовсе святотатство.

— Отходим! — приказал купец, ещё раз про себя проклиная нелёгкую, что принесла на его лодью нежданного гостя.

Ветер и впрямь был ещё слабоват, его сил хватало лишь для того, чтобы чуть горбатить парус. Корабельщикам пришлось взяться за вёсла, но люди не роптали. Хотя гребли слаженно, берег скрылся не скоро.

«Отчего-то ведь решил купец заранее выйти на большую воду, — смекнул Розмич. — И, как видно по ватаге его, завсегда так делает — не придурь».