в набежавшую волну, совершенно позабыв о том, что в морской воде полно всяких кишечных палочек и прочей заразы, о которой им только что вещала дежурный врач.

Только я снова расслабился, решив немного вздремнуть, как пляжное радио заработало вновь и бодрый голос дежурной медсестры произнес:

— Отдыхающий из третьего корпуса, тридцать второй палаты, вас просят срочно зайти к начальнику санатория! Повторяю…

Пока она еще раз повторяла эту хитромудрую фразу, которой пользовалась администрация санатория, чтобы, не называя чекистов по фамилии, вызывать их к начальнику санатория, врачам и в другие места, все, кто был в этот момент в море, посмотрели на берег, а все, кто находился на берегу, — в сторону выхода с пляжа. Чекисты вообще, как известно, народ очень любознательный, жены их в этом отношении тоже ничем не отличались от остальных советских женщин, поэтому все проявили живой интерес к тому, кто же этот счастливчик, а возможно, провинившийся или нарушитель санаторного режима, который удостоился высокой чести попасть на аудиенцию к начальнику санатория.

Один я остался лежать в прежней позе, потому что это мы с Татьяной поселились в тридцать второй палате третьего корпуса и именно меня жаждал лицезреть начальник санатория. Когда прошло некоторое время и отдыхающие, устав ждать и так и не удовлетворив свое любопытство, продолжили купаться или загорать, я спокойно поднялся с лежака, натянул белые шорты и пижонскую маечку «маде ин не наше», купленные по случаю в последней командировке, надел «адидасовские» кроссовки, в которых я ездил в Олимпик-парк на душевную беседу с Ричардом Палмером, и незаметно удалился.

Через несколько минут в таком шикарном одеянии я предстал перед начальником санатория. Вины за собой я никакой не чувствовал, вели мы себя с Татьяной скромно, жалоб на нас быть не могло, поэтому я был совершенно спокоен. Впрочем, у меня давно выработалась привычка не волноваться даже при общении с сотрудниками неприятельских контрразведок, а тут, что ни говори, все же свой брат, чекист, хоть и работник медицинской службы.

Начальник санатория оказался милейшим человеком. Он не придал значения моему внешнему виду, просто не обратил на это никакого внимания, сделав скидку, видимо, не столько на курортные традиции, сколько на мою принадлежность к нашей славной разведке, о чем он, безусловно, догадался после телефонного разговора с Москвой.

Это стало ясно, когда он сказал:

— Вас просили позвонить Вадиму Александровичу.

С этими словами он указал на аппарат ВЧ.

Я поднял трубку и заказал Москву. Пока высокочастотные сигналы пробивались к столице, мы покалякали о погоде, о состоявшемся накануне волейбольном сражении с командой санатория имени Фрунзе, в котором чекисты одолели своих извечных соперников в пяти партиях.

Как только Москва ответила, начальник санатория встал и деликатно вышел из кабинета, давая мне возможность пообщаться с моим руководством. Как я только что сказал, он был милейшим человеком и понимал, что меня подняли с лежака не для того, чтобы справиться о моем здоровье, хотя в начале беседы мог последовать вопрос и об этом.

Но я ошибся. Вадим Александрович не стал тратить время на пустые разговоры, и не случайно. Слегка искаженный высокочастотным модулятором, в трубке раздался его озабоченный голос.

— В западной прессе появились сообщения о самоубийстве твоего друга Хансена. Что ты думаешь по этому поводу?

Не могу сказать, что это известие ошеломило меня. Я ожидал, что после нашего расставания с Рольфом может произойти нечто подобное. Не случайно же я сказал ему по телефону, что очень скоро он все поймет. Выходит, мое предсказание сбылось! Тем не менее эта новость сразу показалась мне неправдоподобной. Вернее, не само известие о смерти Рольфа, в этом можно было не сомневаться, если учесть, что западная пресса не каждый день обманывает своих читателей, а то, что это было самоубийство. Я так и сказал:

— Хансен не мог покончить с собой, не такой он был человек. Они убили его!

Я не стал уточнять, кто эти «они», да я и не знал, то ли свои, то ли американцы, но то, что это убийство, у меня с самого начала не было никаких сомнений.

— Ну ладно, отдыхай, — сказал Вадим Александрович. — Вернешься в Москву, будем разбираться…

На этом разговор закончился.

Я не вернулся на пляж, настроение было вконец испорчено. Я сел на лавочку возле фонтана и задумался. По-человечески мне было жаль Рольфа. Независимо от всего сотрудники секретных служб тоже люди, и это в высшей степени несправедливо, когда они расплачиваются своей жизнью за ошибки и просчеты своих руководителей, для которых политические соображения зачастую важнее, чем жизнь их подчиненных.

И еще мне было жаль Рольфа потому, что он был настоящим профессионалом, и противоборство с ним доставило мне истинное удовлетворение, дав мне бесценный опыт непосредственного общения с сотрудником неприятельской контрразведки, который невозможно приобрести, сидя в своем служебном кабинете. Работа с Рольфом потребовала от меня такой самоотдачи, такой мобилизации всех моих способностей, что этого импульса мне должно было хватить на многие годы.

К тому же я всегда придерживался мнения, что противника надо уважать, особенно если это достойный противник, и работа с Рольфом окончательно убедила меня в том, что это мнение было верным. Потому что Рольф, без сомнения, был достойным противником.

Глава 17

На второй день после возвращения из Сочи мне позвонил помощник начальника управления Сережа Рожков и попросил немедленно приехать на работу.

Я на метро добрался до станции «Беляево», а там пересел в служебный автобус, который и доставил меня на объект «Ясенево». Метро и автобусом я воспользовался потому, что своей машины у меня не было, да я, как ни странно это, наверное, звучит, никогда и не стремился стать ее обладателем, хотя имел для этого все возможности.

А не приобретал я себе машину не только потому, что являлся идейным противником частной собственности, хотя и это обстоятельство сыграло определенную роль. Меня не устраивали три момента: качество советских легковых автомобилей (нельзя забывать, что я был развращен ездой на автомобилях таких фирм, как «Пежо», «Вольво» и «Тойота»), качество автосервиса, равного которому по ненавязчивости и степени испытываемых при каждой попытке воспользоваться его услугами унижений не было в целом мире, даже в самых недоразвитых странах, и идиотские правила уличного движения, поощрявшие хамство водителей, наглость и безответственность пешеходов и произвол автоинспекторов.

К последнему моменту я относился особенно болезненно, так как окончательно избаловался за границей, где водитель никогда не поедет на красный свет, потому что даже глубокой ночью, когда перекресток пуст и