— Вы не смогли ничего исправить.

— Именно. Я должен был позаботиться о нем и не смог. Я вкладывал в обследования и лечение деньги, пытался поддержать его морально, но стресс только усиливался. В конце концов они разошлись, Бен на год уехал за границу.

Том что-то черкает у себя в блокноте. Хорошо бы он поднял голову, посмотрел на меня и сказал, что я рассуждаю правильно. Что дело не только в том, что я подонок, разрушивший любимую семью.

— Эмма возникла сразу после того, как у Бена все покатилось к черту. Возможно, я просто ищу оправдание.

Мне следовало остановиться, пока не стало поздно.

— Когда приезжает Бет?

— Завтра вечером.

— Вы пробовали ей писать? Иногда, если излагать на бумаге…

— Пробовал. — Не хочу даже вспоминать, какую гигантскую лавину сорвало с места это письмо. — Бет не любит писем. Она предпочитает общаться глаза в глаза. И не стесняется в выражениях.

— Вы пойдете на групповую терапию?

— Нет. Посмотрю в комнате кино. Самому не верится, что можно так уставать от разговоров.

— Вы по-прежнему каждый день бегаете?

Киваю. Здесь такой хороший грунт, что я ежедневно пробегаю несколько миль.

Том встает. Мы впервые просидели так долго.

Обычно я выползаю отсюда минут на пять раньше срока.

— Смотрите ваш фильм, Адам. — Он собирает записи. — Возьмите перерыв. Вы это заслужили.

Сегодня вечером мне захотелось пройтись, почувствовать уколы морозного воздуха.

На скамье, где я обычно разминаюсь, сидит Рози.

— Позволишь?

— Садись, — говорит она. — Не настучишь на меня? — В ее руке зажата сигарета.

— Знаешь, меня по-всякому называли, только не стукачом… — Я присаживаюсь рядом и плотнее заматываю шарф. — Холодно.

Она кивает.

Кошусь на ее напряженный профиль.

— Что-то случилось? Я тебя раньше здесь не видел.

— Да нет. Скучно.

— Твоя правда, здесь тоскливо. Сплошное копание в себе, а выхода нет.

— Есть. — Она указывает на трехметровую стену, виднеющуюся за деревьями.

— Рози, мы ведь здесь добровольно. Зачем такие страсти? Можно спокойно уйти через вестибюль.

Она издает хриплый смешок и, помолчав, говорит:

— Знаю. Том целый час пытался мне объяснить, что я всегда иду по пути наибольшего сопротивления.

Если из точки А в точку Б есть хорошая прямая дорога, я, разумеется, попрусь вкруговую через точки С и Д.

— Том, да? Мистер Бежевый? Он, вообще-то, ничего.

— «Бежевый»? — Она сует сигарету в рот. — А что, мне нравится.

Я не спрашиваю, как она ухитрилась добыть здесь сигареты. Кутаюсь в куртку.

— Ты в самом деле не замерзла?

— Я не чувствую холода. Не чувствую, и точка.

Конец маршрута. — Она смеется собственной, понятной только ей шутке. — Адам, а ты по-прежнему любишь жену? Ее зовут Бет, верно? — Лихо она меняет тему. — Любишь, хотя и безответно?

Я задумываюсь.

— Не совсем так. Если спросить Бет, любит ли она меня до сих пор, она бы сказала «да». Но ее доверие ко мне исчезло и вряд ли восстановится. Она постоянно будет ожидать от меня обмана.

— Тогда тебе придется ее отпустить.

Я снова вздрагиваю. Эта маленькая, похожая на птицу девушка, в два раза моложе меня, что-то советует?— Возможно.

— В таких делах не может быть никаких «возможно ». — Рози тушит окурок о подошву модного ботинка. Она смотрит прямо мне в глаза, поднимает ладони к лицу и делает жест, будто отпускает на волю птицу. Достает из кармана джинсовой куртки пачку сигарет и протягивает мне.

— Нет. Нет, спасибо. — Я встаю. — Ты идешь?

Я замерз.

— А мне нормально. Посижу еще.

— Ну, как хочешь… — Я разматываю свой длинный шарф в стиле «Доктора Кто» и протягиваю ей. — Возьми. Хоть голова будет в тепле.

Она удивленно улыбается и гладит шарф, словно радуясь его мягкому прикосновению.

— Спасибо.

Я ухожу, однако сердце остается с ней — с этим взрослым ребенком, которого ошеломила даже такая мелочь, даже такая немудреная забота.

У себя в комнате включаю «Крепкий орешек-4».

Хочу прополоскать мозг жестким боевиком: ничего, кроме погонь, взрывов и перестрелок крутых харизматичных мачо.

Выхожу, только когда гонг сзывает к обеду. Еще два дня потерпеть такую кормежку — и я отсюда уеду.

И первое, что сделаю, — пойду в «Макдоналдс».

Поздно. Я лежу в постели. Как там оказался, не помню. Лежу вытянувшись, совершенно неподвижно, руки по швам, одеяло под подбородок. Здесь по ночам царит какая-то неестественная тишина. Телефонные звонки, болтовня медсестер, голоса докторов, громыхание посуды и ведер — всего этого словно нет. Такое ощущение, что люди и вещи тут абсолютно беззвучны.

Вскакиваю и начинаю поспешно одеваться. Вещей с собой я почти не брал, поэтому несколько минут — и сумка собрана.

У стойки администратора меня пытаются остановить, просят подождать хотя бы до утра. Я непреклонен.

М не здесь делать нечего. Магия этого места сработала, и я в себе разобрался. Теперь пора уезжать. Я не могу и не буду больше ждать. Стоит мне остаться, я начну анализировать и этот свой порыв, что означает очередную отсрочку.

Нужно немедленно ощутить запах внешнего мира.

Посмаковать его, вдохнув во всю силу легких, и порадоваться возможности дышать. Никаких вопросов.

Никаких рефлексий по поводу того, как влечет меня смерть. Нужно вернуться в собственную жизнь — ведь жизнь драгоценна и безжалостно коротка.

Рози нашли примерно в шесть вечера, как раз когда Брюс Уиллис совершал очередной подвиг. Она воспользовалась моим шарфом. Возможно, говоря о способе побега, она указывала не на стену. Возможно, речь шла о деревьях. Я не спросил тогда — и никогда уже не узнаю. Полиция забрала мой шарф как улику.

Рози оставила записку. Не знаю, что там, но надеюсь, тем, кому Рози, возможно, была дорога в течение своей короткой жизни, станет легче от ее прочтения.

Я — в своем собственном доме. Только что ушли грузчики, и я стою посреди горы коробок и полного бардака, но это мои коробки и мой бардак. Адам уже позвонил и меня поздравил. Довольно странно, но мило.

Мне не пришлось ехать к нему в Рукери: он покинул лечебницу на несколько дней раньше срока и, похоже, очень этому рад.

Провожу ладонью по каминной полке. Вчера приходили уборщики, и, не считая грязи, которую я с переездом натащила, вокруг ни пятнышка. Мой камин…