Редкий перерыв на «Дяде Ване».

Время пообщаться Бондарчуку и Смоктуновскому

В первый же съёмочный день я поняла, как душевно близки Сергей Фёдорович и Иннокентий Михайлович. Они шутили, подтрунивали друг над другом, хохотали. И всю картину вдвоём им было очень хорошо. А мне так же легко было с Владимиром Михайловичем Зельдиным, который играл моего нелюбимого мужа. Нам тоже вдвоём всю картину было сердечно, мы нежно друг другу симпатизировали.

С Бондарчуком и Смоктуновским отношения строились иначе, между ними и мной сохранялась довольно ощутимая дистанция; в том, что не касалось дела, они были далеко. Правда, мне такой стиль отношений только импонирует. Точно так же, как они, я работаю с первого курса; я всегда стремилась быть прежде всего профессиональной актрисой. А что это предполагает? Все жизненные реалии, беседы на посторонние темы сразу же закрываются, и происходит полное погружение в работу, в роль. Для меня, тогда молодой актрисы, работа в этой картине стала и школой, и возможностью приподняться до уровня этих великих артистов. Это был и экзамен, и прекрасный шанс. Я не почувствовала от них снисходительности. Наоборот – почувствовала, что они оба как бы поставили меня на свой пьедестал, то есть – нет для них на съёмочной площадке Ирины Мирошниченко, а есть Елена Андреевна или актриса, играющая свою роль рядом и наравне с ними. Такое творческое отношение развеяло последние затаённые страхи и, конечно, окрылило. На съёмках «Дяди Вани» всё было подчинено истинному искусству, что бывает, как я убедилась в жизни, очень редко.

Атмосфера в съёмочной группе фильма «Дядя Ваня» была сказочная! Я, пожалуй, больше таких съёмочных групп не видела. Андрей Сергеевич Кончаловский очень любил всю свою команду, у него были добрые, товарищеские отношения с каждым костюмером, бутафором, реквизитором, рабочим, осветителем. В первый съёмочный день сначала разбили о камеру тарелку (это примета такая у кинематографистов, чтоб дело шло успешно, я осколочек от той тарелки до сих пор храню), а потом – роскошный банкет для всей съёмочной группы. В последний день съёмок – опять пир и общая фотография на память.

Но, несмотря на спорую рабочую обстановку, репетировать главную парную сцену – объяснение Елены и Астрова – Кончаловский нас с Сергеем Фёдоровичем пригласил к себе домой. Наверное, не хотел даже малейшего отвлечения, наверное, волновался – как-то у нас эта чувственная сцена пойдёт…

А мне, если честно, для того чтобы сыграть лирические отношения, совершенно не обязательно подружиться с партнёром. Я для себя рисую иной образ, который хотела бы увидеть, и в моём воображении он немножко другой, отличающийся от реального. Перед глазами у меня один человек, а я фантазирую, ощущаю какую-то свою сокровенную мечту, пусть даже не реализованную… То есть мысленно пишу другой портрет, и это уже моё создание. И, оказавшись лицом к лицу с Сергеем Фёдоровичем, я тоже придумывала своего Астрова, и уже нафантазированный мною Астров окутывал ослабевшую Елену страстным порывом: «О… какая чудная, роскошная»…

…И вот мы в чудесной гостиной дома Михалковых-Кончаловских сидим за огромным, овальным, покрытым белой скатертью столом. Сам дух этого русского, аристократического и одновременно стильного дома сообщал желаемое настроение. Вообще-то Бондарчук и Кончаловский были друзья, обращались друг к другу на «ты», часто острили, случалось, спорили, но на той репетиции ни шуток, ни разногласий не было. Очень интересно выстраивал сцену Андрей! Внешне такой супермодный, в западной одежде, спортивный, в джинсах – и размышляет об экранном прочтении Чехова, вносит в это прочтение современный язык, современную стилистику, интонации. Чеховская драма – старинное здание, но он ничего в нём не разрушал, не ломал, а проникал в него с идеями, понятиями своего времени, а если хозяйничал немножко, то бережно, интеллигентно. Всё это было так необычно, притягательно, красиво. И мы с Сергеем Фёдоровичем начали пробовать, проходить текст, разминать сцену, о чем-то договариваться, примериваться друг к другу. Наш режиссёр много говорил об актёрской пластике, особенно о моей, искали мы с ним нервность моих рук, которые бы передавали внутреннее состояние Елены, излом ее души. Астров просто кожей ощущает эту ее потаенную жажду любви, и это его пьянит, не даёт покоя. Но весь этот флёр, он между текстом, его очень трудно было сыграть, его можно только почувствовать, выстроить из каких-то ощущений…

Конечно, Сергей Фёдорович великолепно сыграл эти ощущения, но уже на съёмке. Кроме того, ведь он педагог, режиссёр, он, наверное, наблюдал за мной. Не помню, подсказывал ли он мне что-то, советовал ли, но я чувствовала его благожелательную энергию. А ещё рядом Иннокентий Михайлович: подойдёт тихонько, заглянет в глаза, доверчиво, по-детски удивленно, так, как мог смотреть только Смоктуновский (с которым впоследствии я 15 лет играла на сцене и в «Иванове», и в «Дяде Ване»), улыбнётся… Но главным, конечно же, был Андрей Сергеевич. Помню, до начала съёмки этой сцены считанные секунды, а он всё что-то шепчет мне в ухо, даёт последние наставления – и выпускает в кадр. И так мне перед камерой стало легко! Вообще, чем лучше артист, тем с ним легче; потому что, если меня подтачивает хоть капля сомнения или неуверенности, достаточно посмотреть в глаза такого партнёра, как, Бондарчук или Смоктуновский, понять, что он уже в образе, мобилизоваться можно вмиг.

…Актерская игра – вымысел, придумка, но надо всё исполнить так, чтобы зрители поверили…

Кончаловский построил мизансцену так, что после объятия Елена должна отпрянуть от Астрова, сделать стремительный шаг к побегу и вдруг спиной почувствовать, что за ней стоит Войницкий. На репетиции я играла что-то похожее на шок, восклицала: «Ах!» – а в кадре, перед камерой, встрепенулась, испугалась присутствия третьего и… неожиданно тихо засмеялась. От ужаса. Даже не знаю, отчего у меня родился этот смешок, растерянный, вымученный: в какую же глупую ситуацию попала эта несчастливая женщина, моя героиня! А дальше Елена переводит дух, нервным жестом собирает распущенные Астровым волосы, жёстко говорит дяде Ване: «Вы постараетесь, чтобы я и муж уехали отсюда сегодня же!» – и уходит…

Я вышла из кадра. Слышу крик Андрея: «Стоп!» Ну, думаю, наверное, скажет – ещё дубль, и недовольно скажет, потому что картину снимали на плёнке «Кодак», по тем временам это была такая драгоценность, что её чуть ли не сантиметрами отмеряли. А я сыграла иначе, чем на репетиции. Первым нарушил молчание Бондарчук: «Интересная реакция. Это уже актёрское, своё, не отрепетированное». Этот дубль и вошёл в картину. Мне же услышать такую оценку от Сергея