Панин нашел ближайшую «Галантерею» всего в одном квартале. Вот здесь, выйдя наружу с новой курткой для Авроры, он и остановился у доски объявлений. Красная свежая листовка «Их разыскивает…» сразу же привлекала внимание. Себя он не обнаружил, а вот юная Аврора – увеличенный снимок с комсомольского билета – имелась. То, что у них нет его фотографии, конечно, радовало, но превращение скромной Авроры в здешний аналог кинозвезды… И ведь, действительно, есть еще телевидение.

Перед знакомой дверью он сквозь дерево расслышал, как хозяйка беседует с кем-то по телефону. Прислушался: все равно ничего не разобрать – и дело не только в двери – намеренное снижение тембра, это в квартире, где ты не просто хозяйка – царь и бог. Он нажал звонок, уже включив в голове хронометр. Засиделись они здесь, явно засиделись. Но какова была альтернатива? Заранее разместиться на опушке – туристов изображая? Ни палатки, ни черта, а если даже купить, попробуй с такой поклажей пробраться по вокзалам незаметными – зима на улице. Спрятаться где-нибудь в пригороде? По поводу нападения на милицию всесоюзный, а может, и всемирный – Москва все же – розыск гарантирован. А в маленьком городишке, ближнем к месту «прибытия», ой как тяжело затеряться, там все на виду.

Когда ему открыла, натянуто выжимая приветливую улыбочку – скажите «чиз» – хозяюшка, он, защелкивая ногой дверь и опуская на пол огромный пакет, глянул ей в глаза. Ее зрачки заметались, разыскивая бомбоубежище. Он с видимым спокойствием шагнул мимо. Он еще не успел отойти от вешалки, когда она попыталась упорхнуть, протягивая руку за шубой. «В магазин!» – взвизгнула она, как будто должна была ему докладывать либо просить разрешения. Значит, «в магазин» – это в тапочках на босу ногу и без шапки! На улице минус восемь! «К соседке!» – поправилась она, уже протягивая руку к замку.

Он мог убить ее одним-двумя резкими ударами, даже через шубу. Догадывалась ли она об этом? Может, и да. Ее пальцы еще скреблись по металлу, а душа, наверное, рвалась к соседке, в магазин или к черту на кулички, когда он рывком развернул ее к себе, одновременно накидывая на дверь цепочку. Наверное, она хотела закричать, завизжать, как резаное порося: однако ее горло, да и вся ее пульсирующая жизнь, находилось между пальцами его правой руки.

Он провел ее на кухню – маленькое неудобное достижение развитого социализма. Она двигалась, как заводной манекен, действительно сама: в ее организме еще имелся запас кислорода – эдакий кашалот, нырнувший к основанию подводного вулкана. Панин усадил ее напротив себя и чуть ослабил давление – приоткрыл краник надежды.

– Кому звонила, тетка?

Глаза ее уже лезли из орбит, распихивая бельмами паршивую тушь для ресниц местного производства. Никуда ей более не хотелось, ни в магазин, ни в коридор пообщаться с лифтом – просто дышать. И вопросы его как-то тоже, от радости, отдалились в глубины космоса.

– Куда звонила? – Он снова стал сжимать ее горло.

– Туда… – уже кашляла. – Они сами позвонили.

– Кто?

– Жора. Жора – участковый, – краснющие глаза бегали по округе – никак, никак не мог этот кашалот добраться до солнечного, воздушного далека.

– Он сказал дать сведения о проживающих, а то, говорит, «прикроем твою лавочку». Ну и…

– Что сказал потом?

– Сейчас приедут, наверное. Я решила лучше от греха…

– Заткнись, – ледяным тоном остановил ее Панин, не было времени выслушивать лишнее.

– Аврора! – позвал он, обрывая корневище телефона.

Она появилась тут же. Рукава подняты до локтя, видимо, готовила на стол то, что он принес до этого. Увидев хозяйку – обмерла. В этом момент он вязал старушенцию телефонным проводом.

– Пора в путь-дорогу, – сказал он.

Когда девушка выпорхнула, он вновь наклонился над связанной:

– Где твои деньжата, бабуля?

Вот здесь она попыталась изобразить Зою Космодемьянскую, которая, наверное, в этом мире спокойно дожила до пенсии и воспитала внучат, если только в комсомольском задоре не упорхнула в какой-нибудь Заир – делать революцию и освобождать народы от колониального ига.

"Долго, в течение приблизительно часа, движемся вдоль величавой ледяной стены. Это развернутая к нам сторона огромного айсберга. Скользкая, вывернутая наизнанку пропасть нависает над нашими задранными вверх головами. Не верится, что внизу, под черной маской воды, скрывается основная часть ледяной горы, а уж совсем невероятным кажется то, что раскинутая перед нами махина сама плавает. По сравнению с этим айсбергом-великаном, наш огромный, самый большой и современный в мире корабль кажется игрушечным.

Идти в такой близости от толкаемого океанскими течениями осколка самого холодного континента нашей планеты небезопасно, поэтому капитан корабля Иван Иванович Пронь, напоминающий своими габаритами старинных русских богатырей, дает команду увеличить дистанцию. Однако и слишком сильно отдаляться от айсберга мы тоже не намерены, его гигантское тело маскирует нас от возможных радиолучей вражеских локаторов. Сама природа помогает нам в нашем справедливом деле – войне за свободу и независимость Австралии. Да, наш путь лежит туда, к теплому материку, остается за спиной так и не увиденная нами Антарктида. Пока не наступил ее черед. Но все мы верим, что наши не очень далекие потомки освоят и этот совершенно не пригодный для жизни край. Они растопят льды искусственными солнцами над полюсами, а последние айсберги отбуксируют в осваиваемую объединенным человечеством Сахару. Сейчас все это лишь мечты, и не о них сегодня речь.

Конечно, мы не ждем милостей от природы. Впереди, в сотнях километров, по намеченному капитаном Пронем маршруту летят самолеты-разведчики. Они исследуют трассу и передают сюда, на командный мостик, все свои впечатления об увиденном. Когда у очередного самолета кончается горючее, он возвращается к нам, а на смену ему с кормовой катапульты стартует свежий, отдохнувший пилот. Вернувшиеся с полета летчики бодрятся, но видно, как они устали. Механики помогают им подняться на палубу, а бортовой кран поднимает их машину с поверхности воды. Затем летчики сдают личное оружие, карты и документацию и отправляются пить приготовленный для них коком горячий чай с шоколадом. А мы, сидя здесь в удобном теплом помещении, изучаем их донесения. Я наблюдаю, как хмурится наш доблестный капитан Иван Иванович, когда из-за низкой облачности или еще по каким-то причинам самолеты-разведчики не могут подробно доложить обстановку.

Наш славный капитан не спит уже третьи сутки и на все уговоры заместителя по политической части – Евгения Ильича Скрипова – спокойно отвечает, что он не сможет отдыхать, покуда вверенное ему партией судно следует в столь опасных, неведомых ранее нашему Военно-Морскому Флоту водах.

Хочется более подробно осветить биографию и судьбу нашего славного замполита – великолепного человека, души нашего боевого коллектива, насчитывающего…"

Капитан-лейтенант Баженов замер, опуская ручку в закрепленную на столе чернильницу. Нет, подумал он, об этом нельзя, еще не хватало загреметь под фанфары к особистам за разглашение численности экипажа. Он старательно вычеркнул последнюю строчку. С ручки капнуло, образовалось мерзкое, некрасивое пятно. Освобожденный секретарь поморщился – он любил аккуратность. Ладно, решил он с облегчением, это ведь черновик, а не стенгазета. Но он все равно осторожно обработал кляксу промокашкой. Снова перечитал написанное. Вроде бы ничего, вот только насчет «недалеких потомков»?.. Не проглядывается ли здесь некий сатирический намек? Все-таки лучше заменить на нечто другое. «Неблизких», например? Однако тут уж совсем ясно видно упадническое настроение. Можно понять, что все это произойдет очень-очень нескоро. Кто-то решит, что до освоения Антарктиды так же далеко, как до Луны или даже до не так давно открытой новой планеты Плутон. Лучше поместить нейтральное прилагательное, вроде «славных». Правда, у нас почти все славное, и капитан Пронь, и заместитель. Но зато к «славным потомкам» не придерешься. Баженов задумался над пришедшим в голову каламбуром. Да, не придерешься, ни в прямом, ни в переносном смысле. Попробуй к ним придраться, их ведь еще нет. Он снова взялся за перо и аккуратно ликвидировал «не очень далекие», затем, макнув ручку в чернила, уже собирался вписать «славные», когда заметил на кончике пера неаппетитный остаток промокательной бумаги. Пришлось почистить перо. Господи, подумал политработник, когда же наша славная наука изобретет что-нибудь удобное для письма. Как с такими канцелярскими принадлежностями Антарктиду осваивать, ведь замерзнут же чернила для репортажей. А вообще-то корабельные крысы – энкавэдэшники рассказывали, что есть такая штука, которая записывает голос прямо на магнитную пленку. Вот бы нам для нужд политического воспитания такую выдали. А то, кроме радио и кино, никаких средств пропаганды.