…Посольство отправлялось в путь, многолюдное и торжественное. В который раз московский государь посылал послов в Персию с заманчивыми предложениями и богатейшими подарками. Предложения выслушивались, подарки с благодарностью принимались — шах и сам не оставался в долгу, — но договора, к которому стремились москвичи, по-прежнему не было. Теперь окольничий Ф. Я. Милославский вез Аббасу II среди других подношений «для соблазну» совсем необыкновенную вещь — орган. И не какой-нибудь маленький портатив, как называют его историки музыки, а настоящий, большой, с редкой тщательностью и искусством отделанный инструмент. Описание имущества посольства позволяет по крайней мере судить о его виде: «… Органы большие в дереве черном немецком с резью, о трех голосах, четвертый голос заводной, самоигральной; а в них 18 ящиков, а на ящиках и на органах 38 травок позолоченых. У 2 затворов 4 петли позолочены. — 2 замки медные позолоченые. Напереди органов больших и середних и меньших 27 труб оловяных; около труб 2 решетки резные вызолочены; под органами 2 девки стоячие деревянные резные вызолочены… Поверху органов часы боевые (с боем. — Н. М.), с лица доска (циферблат. — Н. М.) золочена, указ (стрелка. — Н. М.) посеребрен. Поверху часов яблоко медное, половина позолочена…»

Идея подарка принадлежала самому Алексею Михайловичу. Но главное осложнение заключалось не в условиях отправки, хотя везти инструмент можно было только в разобранном виде на особой барже — путь посольства на Исфагань лежал по Москве-реке, Оке, Волге и Каспию. Все упиралось в мастера, который не мог его не сопровождать, чтобы на месте собрать и «действие показать». По случаю особенной ответственности дела приходилось поступиться лучшим из мастеров, к тому же хорошим музыкантом, Семеном Гутовским. Алексей Михайлович беспокоился, не будет ли из-за его отъезда задержки в «строении» других инструментов — как-никак путь в одну только сторону занимал без малого год.

Документы не оставляли ни малейших сомнений: орган был «построен» именно в Москве, в мастерской, которая располагалась в Кремле, имела много мастеров и была завалена заказами. «Строились» здесь и органы, и клавесины для царского обихода — каждому из царских детей клавесины, например, делались по возрасту: от самых маленьких, полуигрушечных, до обычных инструментов.

Делались они и для заказчиков со стороны, нередко служили особо ценными подарками.

Царевна Софья заказала для «сердечного друга Васеньки», князя В. В. Голицына, сложнейшее по конструкции бюро — «кабинет», в одном крыле которого помещался маленький клавесин, в другом — такой же небольшой орган. Но здесь уже шла речь не о занятиях музыкой — о моде.

Успех посольства Ф. Я. Милославского превзошел все ожидания. Осенью 1664 года, через два с лишним года после выезда из Москвы, оно возвращается с полной победой: шах Аббас разрешил русским купцам беспошлинно торговать на всех принадлежащих ему землях. Какую роль сыграл в этом неожиданном решении московский орган? Но верно и то, что особой просьбой шаха было прислать ему второй такой же инструмент. Больше того — Аббас готов заплатить за него любую цену. Немедленно последовавшим указом Алексей Михайлович распорядился начать «строительство» нового органа, на этот раз на пятьсот труб и двенадцать голосов — регистров. Шах не удовлетворился и этим. Спустя несколько лет персидские послы разыскивали в Москве уже для покупки частным порядком еще один орган.

Был ли московский орган первым в азиатских странах? Вполне возможно. И во всяком случае, он принес московской мастерской громкую славу на Востоке. В ожидании посольства от русского царя бухарский хан, в нарушение принятого дипломатического этикета, заранее заказывает себе подарок: ему нужен орган и органист. В 1675 году русские послы увозят в Среднюю Азию и инструмент и «игреца». На этот раз выбор пал на «Кормового двора подключника» Федора Текутьева.

Федор Текутьев не был музыкантом. Против его фамилии никогда не встречалось пометки об этой профессии. А ведь игра на органе требовала не только специального обучения — она предполагала возможность постоянного упражнения на инструменте. И если сегодня органами располагают только крупнейшие и старейшие концертные залы страны, то на что мог рассчитывать рядовой чиновник триста лет назад?

И вот в промежутке между посольствами в Персию и Бухару, в 1671 году, московская городская хроника отмечает ничем не приметный случай. На рогатке сторожа остановили несколько подвод, на которых ехали из Новонемецкой слободы музыканты со своими инструментами. Музыканты «сказались» холопами Воротынских и Долгоруких, которые, с разрешения своих господ, играют по разным домам «в арганы и цимбалы, и в скрипки и тем кормятся». Объяснение было принято без возражений и подводы отпущены.

Составлявшиеся в тот же период описи имущества боярских домов — иногда в связи с наследованием, иногда из-за конфискации «мения» по царскому указу — говорят, что орган был обычной частью обстановки столовых палат, по примеру Грановитой палаты, где происходили все торжественные государевы «столы» — угощения. Современная хроника так и отмечала: «А у стола были в Грановитой палате от государева места по правую сторону: боярин Иван Алексеевич Воротынской, боярин Иван Андреевич Хованский, окольничей князь Иван Дмитриевич Пожарский (сын полководца. — Н. М.)… а достальные ж сокольники в особом же столе сидели, где арганы стоят…»

Стоял орган на специальном возвышении — рундуке. У отдельных любителей музыки такой же рундук с органом ставился в спальной палате, где нередко встречались и другие любимые москвичами инструменты, как «охтавки» — клавикорды и «баси стая домра». Средняя стоимость органа колебалась от 100 до 200 рублей. Около 100 рублей стоил двор с надворными постройками зажиточного московского ремесленника — цена, вполне доступная для бояр и служилого дворянства.

И тем не менее дорогими и сложными инструментами располагала не только эта часть москвичей. Органы составляли собственность многих городовых музыкантов — не связанных ни с царским двором, ни с боярскими домами, находивших слушателей-заказчиков среди гораздо менее состоятельных горожан.

Органист — профессия, обычная и для московских переписей. Были среди органистов иностранцы, но гораздо больше русских, вроде проживавшего на Ильинке в Китай-городе Юрья, он же «цынбальник» — клавесинист. О дворе Юрья говорилось, что «у него живет теща ево Анна фонарница, у нее лавочных сидельцов Софонка да Куземка татарин, да Осипка Спиридонов». При «военном случае» все они обязывались явиться с пищалями: рядовые москвичи — обязательные ополченцы.

Но вот использовался орган совсем не так, как в наши дни. Случалось, что звучал он один, но гораздо чаще несколько органов составляли своеобразный оркестр. На одной только свадьбе шута Шанского в преддверии XVIII века играл двадцать один органист, из этого числа четырнадцать русских и семь иностранцев, и все со своими органами. Так же часто орган совмещался с другими музыкальными инструментами. С ним вместе выступали литаврщики и «трубники».

Среди людей И. А. Воротынского было много профессиональных музыкантов, в том числе обучавшихся в первой государственной музыкальной школе — «на Государевом съезжем дворе трубного учения», где готовили инструменталистов-духовиков. Его органисты с перевозными инструментами обслуживали всю Москву, в том числе Ново-Немецкую слободу на Кукуе, в которой ни одного органа в домах не было. Жили музыканты А. И. Воротынского и в Перове, откуда совершали постоянные поездки в Ново-Немецкую слободу.