— Стой! — крикнул солдат. — Спущу собаку, не убежишь, да и покусана будешь!

Пес натянул поводок, зарычал. Светка остановилась. Вся как-то сжалась в комок. Солдат дал собаке команду, и она, сев на задние лапы, затихла.

— Что, попались, голубки-голубчики? — хохотнул солдат и приблизился к нам, сматывая по пути поводок. — За уход с назначенного в пропуске маршрута — знаете, что бывает?

— Знаем, — отвечал я. — Пропуск на бесконвойное хождение отнимут.

— Это еще как посмотреть, — продолжал надзиратель. — Могут и за побег посчитать. Тогда по второму сроку каждому из вас, голубчики, накинут.

— Отпустите нас, гражданин начальник, — взмолилась Светка. — Мы больше не будем.

— Больше не будете? — рассмеялся надзиратель. — Вот разошлют вас по этапам на разные лагпункты, а то и по разным лагерям. Вот тогда уж точно больше не будете.

— Простите, гражданин начальник. Отпустите нас. А я уж вас отблагодарю, — пролепетал я.

— Ваше счастье, что на хорошего человека нарвались. Другой бы не отпустил. Отвел бы к начальству и еще благодарность бы заработал за поимку нарушителей бесконвойного режима. Ладно. Хрен с вами. Разбегайтесь по одному. Давай, ты первый иди, — сказал он мне. — Да и побыстрей. Не то передумаю. Ну давай, дуй до горы. Чего стоишь?!

Я не двигался. Сразу понял, в чем состоит его «доброта». Он надумал прогнать меня, чтобы остаться с моей девчонкой здесь или отвести ее отсюда в сторонку. Нет, не уйду. Ни за что не уйду. «Будь что будет», — решил я.

— Так не пойдет, гражданин начальник, — сказал я. — Вместе мы с ней сюда пришли, вместе и уйдем. Ведите нас к начальству.

— А ты чего за нее говоришь? — спросил надзиратель. — Может, она не желает из-за тебя пропуска лишиться или, тем более, дополнительный срок схлопотать?

— Я с тобой не останусь, начальничек, — сказала Светка. — Веди нас в Ерцево.

— Ну что ж, хотел я с вами по-хорошему. Не получилось! — со злобой в голосе произнес надзиратель. — Ну, ты пойдешь? Последний раз спрашиваю, — обратился он ко мне.

— Один не пойду.

— Ах, ты не пойдешь?! Тогда побежишь! Наперегонки с собачкой. — Надзиратель нагнулся к собачьему ошейнику, намереваясь отстегнуть поводок.

— А такое слово из трех букв, — продолжал он, — знаешь? Вот сейчас скомандую «фас», и побежишь.

— Беги, Серега! — вдруг закричала Света. — А я в другую сторону. Двух собак у него нет! Кто до Ерцева добежит — доложит, как все было. — Света явно изготовилась бежать в чащу леса.

— Ну, что ты доложишь?! Что ты доложишь, сучонка ты этакая! — закричал надзиратель. — О себе не забудь доложить. Мой рапорт дополнишь. А я, — продолжал он, — свою службу исполняю. И ничего против режима не совершил. Ну все, все.

Он дернул поводок. Собака зарычала и встала в стойку.

— А ну, пошли! — крикнул нам надзиратель. — Держаться рядом! Не разговаривать! А ну, пошли, говорю!

Пошли мы со Светкой рядом, держась за руки. Всю дорогу молчали. Так и пришли в Ерцево».

Такую вот историю рассказал мне Сергей Фоминцев.

Начальник 15-го женского лагпункта отправил Светлану (фамилию ее я не запомнил, да, кажется, и не называл мне ее Сергей) очередным этапом в какой-то другой лагерь. Либеральный начальник режима нашего 2-го лагпункта, капитан Тюгин, назначил Сергею куда более легкую меру наказания — десять суток отсидки в БУРе, в бараке усиленного режима. Так официально именовался лагерный карцер, на языке заключенных — «трюм».

— Пропуска тебя не лишаю, — сказал Тюгин Сергею. — После БУРа выйдешь за зону на свою работу. Но смотри, больше не попадайся! — добавил капитан, грозно нахмурив брови и погрозив пальцем.

Фоминцев, само собой, обещал больше не попадаться. И, насколько мне известно, обещание сдержал, больше не попадался.

Июль. Несносная жара. Основное население нашей зоны на работах: кто на лесоповале, кто на лесозаводе, кто на базе, кто на конпарке. В зоне только больные и «придурки», то есть те, кто работает в конторе, на кухне, в хлеборезке, в медчасти, дневальные бараков.

И больные, и те, кто может прервать свою работу в душных помещениях, вышли на свежий воздух и расположились под стенами бараков, где можно укрыться в тени. Тихо. Над зоной воцарилась сонная одурь. Водовоз, разливший по точкам свою бочку воды, выпряг потную кобылу из оглобель, пустил ее пастись на широкой зеленой лужайке между бараком и хлеборезкой, а сам разлегся в тени барака и сладко заснул. Словом, тишина и покой. Непривычно это. Так на зоне не бывает. Просто не может быть, чтобы ничего не происходило. А раз так быть не может, значит, что-то обязательно произойдет.

Какой-то молодой парень из воров, проходя мимо спящего водовоза и его мирно пасущейся лошади, на мгновение остановился, что-то сообразил и сорвался с места. Он быстро обежал несколько бараков, в которых нашел своих из числа воров, «закосивших» от работы. Вскоре немного поодаль от спящего водовоза собрался небольшой «совет», что-то явно решавший — что и как делать, чтобы устроить для себя и для прочих, находящихся в зоне, очередной «сеанс».

Посовещавшись, кучка рассыпалась. Каждый из заговорщиков помчался выполнять свое поручение.

Надо сказать, что выдумке, находчивости, предприимчивости в организации всевозможных потех, которыми обладают многие из воровской среды, мог бы позавидовать иной театральный, тем более, эстрадный режиссер. Речь, разумеется, идет только об аксессуарах, предметах, элементах костюмов, которые идут в ход и появляются порой вдруг неизвестно откуда. Что касается содержания осуществляемых блатными спектаклей — нормальные режиссеры до него тем более не дойдут. И слава богу, как говорится[16].

Довольно скоро на лужайке в ожидании интересного зрелища собралось много нашего лагерного люда. Организаторы спектакля действовали на удивление быстро и ловко. На голову лошади надели чепчик, сотворенный из цветной яркой наволочки, позаимствованной из бани, и бинтов, из которых сделали ленты и бант. Откуда ни возьмись, появилась плошка с разведенным суриком. С помощью малярной кисточки кобыле накрасили губы. Затем ее подвели к завалинке соседнего барака и поставили к ней задом. Тотчас на завалинку вскочил исполнитель главной роли. Одной рукой он стал расстегивать штаны, другой — попытался поднять кобыле хвост. Лошадь явно забеспокоилась. Но было предусмотрено и это. Двое здоровых ребят держали лошадь под уздцы, а третий парень поднес к лошадиным губам добытую на кухне миску с сахарным песком. Деликатесное угощение отвлекло кобылу от всего остального, и главный артист, сумел-таки приступить к исполнению своей роли.