Он весь побелел: так и теперь не конец!.. Так куда же от проклятых деваться?…

– Э, милый, полнока!.. Обойдётся… Раз ты теперь со мной, мне все нипочём.

Но у него заболела душа болью привычной – точно вот кто клещами сердце ухватил и не отпускает…

И так шла ночь. Иногда брызгали искрами угасающие костры. Лёгкий снежок реял над огнями. И тревожны были кони. Морозец усиливался, и иногда кто-нибудь из казаков вскакивал, поправлял огонь, топотал ногами, размахивал руками и снова, бормоча ругательства, норовил улечься как потеплее. И муть рассвета непогожего разливалась медлительно. А разведчиков всё не было…

– Бррррр… – зябло пустил отец Савва, вскакивая и топоча ногами дробно. – Вот так пробрало!.. Нет, что-то наши опочивальни плохо топят холопы – должно, хозяин дров жалеет… Бррр… Вставай, ребятушки, а то и Царство Небесное проспите… А ты так всю ночь и не спал, полковник? И чудной ты человек!.. Ты против Господа идти норовишь – для чего же Он, милостивец, и ночь сотворил, как не спать?… Бррр…

XXXII. «Глуподерзие и людодерство»

Табор зашевелился. Люди кашляли, плевались, переговаривались зяблыми, хриплыми голосами и тащили уже со всех сторон сушняк…

И вдруг из чащи на поляну вырвался худенький и рябой мужичонка в лапотках, рваном полушубке и без шапки. На лице его был испуг. Всё всполошилось.

– Братцы, спасайся!.. – негромко бросил он. – Царские люди рядом, в лесу…

Сперва заметались, потом обступили его тесно…

Оказалось, что двое повстанческих лазутчиков были захвачены врасплох драгунами, а один убит при попытке к бегству. Ещё с вечера подошли ратные люди к Темникову – конечно, было их видимо-невидимо, – и темниковцы, трясясь, встретили их крестным ходом. И сразу начальные люди стали пытать про Ерика да про Савву. Темниковцы позамялись было, но сейчас же скорым обычаем десятерых развесили по берёзам, темниковцы всё рассказали и дали зверовщиков вожатыми.

– И меня подводчиком забрали… – весь белый, трясясь, торопился мужичонка. – Да вот тут, в чащобе, вырвался я и убёг… Скорее, скорее!.. Они вовсе рядом…

– Живо все через Журавлиный дол в леса!.. – скомандовал Савва, наскоро пошептавшись с Кабаном. – Там не найдут…

– Все выходы из болота конными заняты… – бросил мужичонка. – Никуда теперь не пройдёшь…

– Так что же делать? Погибать?… – в отчаянии уронил кто-то.

– Погибать или биться.

– Все к оружию!.. – крикнул Ерик. – Может, прорвёмся в леса…

Все схватились за оружие и насторожились. По лесу уже ясно шёл сторожкий шорох, – и справа, и слева, и спереди, и даже как будто и от Журавлиного дола. Сомнения не было: они были окружены. И сразу табором овладела паника: те из лесу бить будут, а они все как на ладонке. Заметались судорожно… А шорох нарастал. Вот совсем близко, за стеной молодого ельника, послышалось звонкое ржание лошади, удар плетью сплеча, осторожные голоса. Между деревьями замелькали всадники.

– Эй, там!.. – раскатился молодой, энергичный голос– Сдавайся, кому жизнь мила…

Поколебавшись, повстанцы сложили оружие. Некоторые даже на колени загодя встали. Алена горячими глазами осмотрела их ряды и – плюнула. Ерик не отрывал от неё тревожного взгляда. Она слабо, украдкой улыбнулась ему…

Через полчаса едва видными лесными дорогами по мерзлой, крепкой земле, по которой так весело ходить, рейтары и драгуны, звеня оружием и поёживаясь, вели к Темникову толпу повстанцев. Там, на соборной площади, уже стояли виселицы. И тут же, на площади, сразу начался суд. Судил сам князь Долгорукий, как всегда твёрдый, точно железом налитой. Он был очень раздражён: вокруг Арзамаса, как только он выступил оттуда сюда, снова началось кровавое восстание… Темниковцы сразу выдали ему главных зачинщиков: попа Савву, Ерика, вещую жёнку Алёну и Федьку Кабана, подводчика и укрывателя воров.

– А вот это у неё, ведуньи, вчерась при обыске нашли… – сказал соборный протопоп, жёлтый, веснушчатый человек с острым носом и колючими глазами. – Чернокнижница отпетая.

Князь брезгливо и не без некоторого опасения перекинул несколько потемневших листов книги: травы какие-то, месяц с лицом человеческим, звери невиданные и таинственные знаки. И везде эта цифирь проклятая… В иноземных грамотах князь был не горазд и к книгам вообще относился подозрительно. Он враждебно посмотрел на Алёну, которая сияла на него своими прелестными глазами.

– Сожечь в избе, – коротко сказал он.

Не помня себя схватился было Ерик за саблю, но – сабли не было.

– Князь, женщину эту я знаю давно… – сказал он. – На неё клеплют по злобе…

Князь зорко посмотрел на него.

– Дворянин?

– Дворянин…

– Стыдно!.. – отрезал князь.

Ерик одним движением разорвал свой ветхий зипун и совсем истлевшую рубаху на груди.

– Видишь? – крикнул он, точно не помня себя и указывая на два круглых шрама. – Это вот польские пули – когда с тобой в польском походе был, получил… Вот на плече – видишь? – удар татарской сабли… На лице вот это от пики польской, а это опять пуля, а это – сабля… Есть и другие отметки… Довольно с тебя? Да?… Ну, так вот за всё это прошу только одной награды: не трогай этой женщины… Не ведьма она, вот тебе крест святой!..

Всё вокруг затаило дыхание.

У князя Юрия Алексеевича Долгорукого было поставлено за правило – ужаснуть. И никогда не менял он принятых решений. Власть не должна колебаться.

– За раны и труды наши жалует нас царь своей милостью чинами, и деньгами, и поместьями… – сказал он громко. – А за измену, за лихое дело, за воровство, я, его слуга, жалую тебе петлю на шею…

– Так будьте же вы все прокляты!.. – исступлённо крикнул Ерик.

Обеими руками он схватился за голову, глаза его были безумны, и он так и застыл. По белому лицу Алёны покатились слезы. Всё – молчало.

– Это кто? – строго спросил князь.

– Поп, отец Савва… – ответил распоп с готовностью.

– Повесить. А это?

– Федька Кабан, зверовщик.

– Повесить…

Князь встал. Все повстанцы повалились на землю.

– Встать!.. В ряды!..

Все поднялись и выровнялись.

– Десятого повесить, а остальным плети и крестное целование…

Точно порыв ветра пробежал по толпе горожан. Среди повстанцев послышались истошные рыдания, дикий вой, причитания. Долгорукий обратился к князю Щербатову, своему товарищу.

– Я оставляю тебе, князь, здесь полприказа стрелецкого и драгун, а с остальными иду сейчас назад в Арзамас… – сказал он тихо. – Там опять началось. И за Нижний опасаются, и под Макарием шумят… Ты иди на оба Ломова, а ты, Хитрово, на Керенск… И вот еще за чем следи неусыпно: начальники отрядов наших стали обращать пленных воров в свои холопы. Так приказывай всем моим именем под крепким страхом, чтобы они этого не чинили. Вообще действуй твёрже и шли мне конных гонцов каждодневно. Понял?