Вот, значит, где прошли детство и юность Кристиана Тесина. Дом был по-немецки чист, пристоен и неуютен, в гостиной преобладали коричневые тона. Странным казалось, что мягкая улыбка пастора родилась среди этих начищенных до блеска предметов обихода, где шандалы, дверные ручки, подносы, ложки и кофейники пускали днем приличных солнечных зайчиков, а вечером холодно отражали свет свечей, где каждая вещь знала свое место и уже сто лет не посягала на чужую территорию, где строгие гравюры изображали сцены ада и вызывали к покаянию, где… Дверь отворилась бесшумно, и в комнату вошел мужчина в старомодном кафтане и тесном парике. Глаза его зорко уставились на Никиту. Конечно, пастор был похож на отца, и не столько чертами лица, сколько манерой говорить, плотно складывать руки на коленях и удивленно шалашиком выстраивать брови.

— Прошу садиться. Мне сказали, что вы имеете что-то сообщить о моем сыне Кристиане. Я слушаю вас.

— К сожалению, я ничего не могу добавить нового к тому, что вам уже известно, — почтительно сказал Никита. — Я просто хотел заверить вас, что сделаю все возможное, чтобы помочь вашему сыну. Несмотря на разницу в возрасте, мы очень сблизились с ним.

— Это, простите, было в армии?

— Да, в русской армии. Пастор Тесин пользовался там большим уважением. Он весьма достойный человек, и я думаю, арест его не более чем недоразумение.

— О, князь, вся наша жизнь полна недоразумений, но некоторые из них кончаются весьма плачевно. Я попытался получить аудиенцию у фельдмаршала Фермора, но мне было отказано.

— Я постараюсь добиться встречи с фельдмаршалом. Я уверен, он поможет.

Господин Тесин искоса глянул на собеседника и изрек философски:

— Если фельдмаршал Фермор до сих пор ничего не сделал для своего духовника, значит, он или им недоволен, или есть люди, которые сильнее самого фельдмаршала.

В разговоре возникла неопределенная пауза, и как раз в этот момент в комнату вплыла полная, высокая дама в темно-сером платье под горло и белоснежном чепце. Несколько одутловатое лицо ее было украшено россыпью родимых пятен и пятнышек, они прилепились и к нежным мешочкам под глазами, а одна крупная родинка села прямо на мочку уха. Наверное, в молодости она была красавица и от тех времен сохранила очень прямую спину, уверенный взгляд и навыки в общении, которые в России называли светскими.

— Моя супруга, — представил хозяин вошедшую, — Фрау Тесин, князь знавал Кристиана и был к нему расположен.

— Почему — был? Я и сейчас его очень люблю, — заметил Никита.

— Помогите моему сыну, умоляю вас. Это было так ужасно! Мы ничего не знаем о его судьбе. Где он? Что его ждет? Он такой…

Вошедшая служанка не дала хозяйке кончить фразу, она склонилась к самому уху госпожи и принялась что-то шептать, выразительно показывая на дверь.

— Простите… — с озабоченным лицом фрау Тесин встала и быстро вышла из комнаты.

Служанка бросилась за ней. Господин Тесин удивленно посмотрел вслед ушедшим женщинам и вернулся к разговору.

— А не тот ли вы князь, что вместе с моим сыном участвовал в Цорндорфском сражении?

— Именно я.

— Значит, ваша фамилия Оленев?

— Совершенно правильно.

— Глупая Магда назвала совсем другую фамилию. Ее можно простить. Русские имена так трудны в произношении. Я очень рад видеть вас в добром здравии. Ведь мой сын считал вас погибшим.

— Вот те на, — улыбнулся Никита. — Теперь я понимаю, почему он не искал меня в Кенигсберге.

В глубине дома раздался вдруг пронзительный крик, видимо детский, потом повторился опять, но уже тише, захлопали двери, словно там играли в прятки, однако лицо хозяина говорило, что звуки эти рождены не невинной игрой. Он покраснел, насупился, ему явно было неудобно перед гостем за беспорядок в его владениях.

— Ах, оставьте меня! — крикнули под самой дверью, и в гостиную протолкнулась женская худощавая фигурка. Войдя в комнату, она не сделала ни шага вперед, а привалилась к дверному косяку. Юное это создание было настолько похоже на Мелитрису, что Никита сразу отвел взгляд, боясь очередного наваждения.

Не только в призрачном освещении свечей, но и в дневной яви он всюду видел Мелитрису. Она угадывалась им во всех худощавых жительницах Кенигсберга (иногда обернется — ма-ать честная!), в резных ангелах над церковной кафедрой, в каменных девах дворцовых фризов, ее профиль лепили тени на шероховатостях стен, стволы ив клонились к воде с Мелитрисиным изяществом, а выставленные в окне аптеки очки, они лежали на черной бархатной подушечке, помогли столь ярко дорисовать ее образ, что Никита решил немедленно купить окуляры, словно некий портрет, и только пришедшая вдруг мысль, что он не только глуп, но и смешон, отвратила его от странной покупки.

Он услышал приглушенный всхлип и опять посмотрел на вошедшую.

— Вы все-таки нашли меня, — прошептала юная особа, не отрываясь от дверного косяка, и звук ее голоса поставил все на свои места.

Крупная рука фрау Тесин, державшая девушку за запястье и готовая в любой момент втянуть ее внутрь дома, тоже подсказала Никите, что все это реальность, а не плод его больной фантазии.

Эта Мелитриса совсем не была похожа на ту, что он рисовал в своем воображении. Лицо ее было почти прозрачным, лишенным живых красок, пухлые губы были бескровны, как на выцветшей иконе, и только ресницы и брови были необычайно ярки, словно прорисованные углем, а глаза — сплошное сияние непролитых слез. Вообще-то она была прекрасна, и, будь на ней очки, он бы всенепременно узнал ее с первого взгляда.

Остолбеневшие хозяева почувствовали неловкость, в том, как эти двое смотрели друг на друга, было что-то сакральное, при чем и присутствовать нельзя. Наконец господин Тесин издал горлом нерешительный звук, отдаленно напоминающий покашливание.

— Можно я сяду, — прошептала Мелитриса, и рука фрау Тесин разжалась.

— Княжна Репнинская поедет со мной, — Никита повернулся к хозяину дома.

— Это невозможно. Мы не можем ее отпустить. Мой сын, пастор Тесин, поручил нам заботиться о ней. Кроме того, фрейлейн Милли больна и сегодня первый раз встала с одра болезни.

— Она невеста моя, — проникновенно произнес Никита, не глядя на Мелитрису.

Фрау Тесин негодующе подняла плечи и даже рот открыла, чтобы возразить. Как не хотелось ей женить сына на русской, она уже успела привыкнуть к этой мысли, девушка, как воплощение идеи, стала собственностью, а с любым видом имущества, даже столь деликатным, трудно расставаться.

Но одного взгляда на Мелитрису было достаточно, чтобы понять, она уже не принадлежала этому дому. На лице ее блуждало мечтательное, рассеянное выражение. Оно появляется, когда окоченевшие от холода люди входят в теплую воду, или слышат дивную музыку, или после долгой молитвы поймут, что услышаны небесами.

— Попросите кого-нибудь из слуг вызвать карету, любой извозчик подойдет, — обиходная простота этой фразы решила дело, обсуждать что-либо дальше было бессмысленно.