Тем более что нынешний состав Верховного суда России таков, что легко плюнет и на законы России, и на саму Россию и вынесет такой приговор, какой прикажет режим. Чего его бояться?

Да, сами судьи Верховного суда фальсификаторам не страшны, им страшно само действие, сам процесс суда – публичное разбирательство тех фальшивок, которые они насобирали в дело за все эти годы. Ведь такое громкое дело (материалы которого уже известны) тайно (закрытым судом) провести нельзя. Судебное следствие должно быть публичным. И фальсификаторам страшны не судьи, а страшна публика, т. е. вы – читатели этой книги. От вас все скрывается.

Возьмите такой пример. Когда я в 1995 г. написал книгу «Катынский детектив», то, чтобы никого не уговаривать, издал ее за свой счет. Денег у меня немного, поэтому я издал ее в мягкой бумажной обложке и напечатана она на газетной (самой дешевой) бумаге. Но я издал ее тиражом 10 тыс. экземпляров. Я не боюсь, что вы ее прочтете и узнаете результат моей работы.

А мои оппоненты, доказывающие, что поляков расстреляли по приказу Сталина, потратив из бюджета СССР, России и Польши десятки миллионов долларов на исследования в архивах, на раскопку кладбищ, на журналистов и телепрограммы, на командировки и халявную выпивку со жратвой на бесчисленных встречах, заседаниях за круглым столом и презентациях, итоговые результаты своей работы публикуют тиражом 1,5—2 тыс. экземпляров и жалуются, что у них нет денег. Перекопать все кладбища под Смоленском, Харьковом и Тверью деньги были, а сообщить гражданам России, что же там за их деньги нашли – денег нет. Ну что ж, раз уж у них нет денег и раз уж они никак не знают, как им Катынское дело представить на суд, то я им в этом помогу данной книгой.

Издателей я найду, а судьями будете вы. Ведь по существующему законодательству каждый гражданин России может быть вызван в суд в качестве присяжного, т. е. судьи, который определяет, виновен подсудимый или нет. Соответственно, у каждого читателя есть право самому рассмотреть все доказательства по этому делу и самому решить, кто же расстрелял тех поляков – немцы или НКВД.

(Напоминаю, что маленькими цифрами в тексте обозначен номер источника фактов для каждой главы из списка, помещенного в конце книги, а цифрой в круглых скобках будет дана ссылка на эпизод из этой книги.)

Официальных незаинтересованных органов, расследующих Катынское дело, практически нет и не было. После того как немцы в 1943 году открыли могилы с телами расстрелянных польских офицеров, правительственные органы Германии и СССР стали главными подозреваемыми в убийстве, правительство Польши того времени было чрезвычайно заинтересовано в совершенно определенных выводах следствия, а правительства западных стран стремились урвать с этого дела как можно больше политических выгод. В 80-х годах у СССР уже не было государственных деятелей, способных лично что-либо анализировать, но зато было полно таких, кто стремился понравиться «цивилизованным странам», не стесняясь брать с последних не только нобелевские премии, но и просто денежные подачки. С тех пор наши профессиональные «исследователи» и должностные лица, которые занялись Катынским делом, прямо купаются в собственном хамстве, любуются и гордятся им. И в этом своем вожделении плюют на могилы своих отцов с остервенением, переходящим границы маразма.

Вот, к примеру, работа таких исследователей. Г. Жаворонков выехал в Харьков на «исследования»[343]и поделился результатами. Они таковы. Есть в Харькове захоронения. Документов или каких-либо фактов, что там расстреляны польские офицеры, – нет. Есть мужик, который перед войной слышал от другого мужика, что тот возил трупы расстрелянных из тюрьмы на кладбище и среди этих трупов были и трупы в польской форме. Есть пацан, который говорит, что другие пацаны раскапывали в этих захоронениях польские ордена. Этих пацанов Жаворонков искать не стал, на захоронения не съездил и поэтому делает твердый вывод, что тысячи польских офицеров расстреляны в Харькове НКВД. Жаворонкову вторит А. Клева[344]. Он (или она) установил, что в захоронениях в Харькове находятся расстрелянные преступники: советские граждане, умершие от тифа немецкие военнопленные из инфекционного лагеря, расстрелянные полицаи и предатели, а также расстрелянные по приговору трибунала «300 перебежчиков из довоенной Польши», то есть пытавшиеся перебежать через границу члены банд, действовавших на Украине и в Белоруссии, и их польские пособники. Отсюда делается вывод, что «преступники в форме НКВД убили в Харькове 3891 пленного поляка». Ни первый, ни второй «исследователи» ничего еще не установили, но прямо дрожат от нетерпения плеснуть помоями в отцов.

Уже полвека по факту в этом деле сложились две следственные бригады: одна добывает доказательства того, что поляков убили русские, другая – немцы. Причем первая бригада безапелляционно утверждает, что все факты, добытые второй бригадой, – ложные, так как они добыты под угрозой расправы со стороны НКВД. Отвергается все и без какого-либо рассмотрения. Если вы принесете из архива 1941 года фотографию, на которой немецкий солдат вгоняет штык в польского офицера, то первая бригада вам объявит, что эта фотография поддельна, так как она из НКВД; немецкий солдат на ней – это переодетый генерал НКВД Меркулов; немецкий солдат на ней на самом деле не вгоняет штык в польского офицера, а наоборот – вытаскивает, а вогнал его стоящий за кадром Берия. Читатели могут подумать, что я сгущаю краски. Отнюдь! Чтобы доказать это, мне придется, несколько забегая вперед, дать пару примеров, напомнив, что подобные извращения фактов следователями ГВП делаются за счет, как говорят американцы, налогоплательщиков России, т. е. за счет каждого из нас.

Когда наши войска освободили Смоленск в 1943 г. и сотрудники НКГБ начали выяснять, кто убил поляков (а кому еще этим заниматься?), то они в ходе следствия допросили крестьянина Киселева, который при немцах говорил, что поляков убил НКВД, но который (в отличие от других таких же «свидетелей») с немцами не сбежал. Киселев тогда показал:

«Осенью 1942 года ко мне домой пришли два полицейских и предложили явиться в гестапо на станцию Гнездово. В тот же день я пошел в гестапо, которое помещалось в двухэтажном доме рядом с железнодорожной станцией. В комнате, куда я зашел, находились немецкий офицер и переводчик. Немецкий офицер, через переводчика, стал расспрашивать меня – давно ли я проживаю в этом районе, чем занимаюсь и каково мое материальное положение. Я рассказал ему, что проживаю на хуторе в районе Козьих Гор с 1907 года и работаю в своем хозяйстве. О своем материальном положении я сказал, что приходится испытывать трудности, так как сам я в преклонном возрасте, а сыновья на войне. После непродолжительного разговора на эту тему офицер заявил, что, по имеющимся в гестапо сведениям, сотрудники НКВД в 1940 году в Катынском лесу на участке Козьих Гор расстреляли польских офицеров, и спросил меня – какие я могу дать по этому вопросу показания. Я ответил, что вообще никогда не слыхал, чтобы НКВД производил расстрелы в Козьих Горах, да и вряд ли это возможно, объяснил я офицеру, так как Козьи Горы – совершенно открытое многолюдное место, и если бы там расстреливали, то об этом бы знало все население близлежащих деревень. Офицер ответил мне, что я все же должен дать такие показания, так как это якобы имело место. За эти показания мне было обещано большое вознаграждение. Я снова заявил офицеру, что ничего о расстрелах не знаю и что этого вообще не могло быть до войны в нашей местности. Несмотря на это, офицер упорно настаивал, чтобы я дал ложные показания. После первого разговора, о котором я уже показал, я был вторично вызван в гестапо лишь в феврале 1943 года. К этому времени мне было известно о том, что в гестапо вызывались и другие жители окрестных деревень и что от них также требовали такие показания, как и от меня. В гестапо тот же офицер и переводчик, у которых я был на первом допросе, опять требовали от меня, чтобы я дал показания о том, что являлся очевидцем расстрела польских офицеров, произведенного якобы НКВД в 1940 г. Я снова заявил офицеру гестапо, что это ложь, так как до войны ни о каких расстрелах ничего не слышал и что ложных показаний давать не стану. Но переводчик не стал меня слушать, взял со стола написанный от руки документ и прочитал его. В нем было сказано, что я, Киселев, проживая на хуторе в районе Козьих Гор, сам видел, как в 1940 году сотрудники НКВД расстреливали польских офицеров. Прочитав этот документ, переводчик предложил мне его подписать. Я отказался это сделать. Тогда переводчик стал понуждать меня к этому бранью и угрозами. Под конец он заявил: «Или вы сейчас же подпишете, или мы вас уничтожим. Выбирайте!» Испугавшись угрозы, я подписал этот документ, решив, что на этом дело кончится.