вашей невесты, но не отчаиваюсь: Бог милостив, и ее молодость может легко преодолеть болезнь. Вижу из вашего письма, что вы погрузились в отчаяние раньше чем следует, и если Бог поможет ей поправиться, боюсь, что заболеете вы. Пожалуйста, заботьтесь о своем здоровье и не сомневайтесь в моем расположении к вам во всех ситуациях… Передайте сыну мое благословение; я поручаю ему попытаться утешить вас»{418}.

Тайное письмо, которое она написала на следующий день Ивану Елагину, открывает и глубину ее беспокойства по поводу близости Павла к смертельной болезни, и ее искреннюю заботу о своем министре. Письмо начинается так:

«Иван Перфильевич, я в страшном смятении по поводу оспы А[нны] П[етровны]. Будь моя воля, я немедленно привезла бы великого князя сюда, а Никита Иванович приехал бы через пару дней. Но я думаю, вы понимаете, что это покажется Никите Ивановичу огорчительным. Вы знаете, как он не любит переездов, тем более — ему придется расстаться с невестой»{419}.

Екатерина признает, что приезд великого князя в Царское Село будет неудобен для нее, так как означал бы перестройку других планов — но зато «обеспечил бы безопасность великого князя, чтобы я об этом больше не волновалась».{420}

Ее забота о Павле диктовалась не только материнским беспокойством — хотя частично это было так, — но и осознанием, что неосторожно позволить ему заразиться оспой означало бы «заслужить упрек у людей»{421}. Сочувствие не позволяло ей обсудить это с Паниным, но она попросила Елагина поднять тему в разговоре с ним, решить, что делать, и сообщить ей. «Я очень беспокоюсь и не могу сообразить, что лучше. В такой критической ситуации все плохо»{422}. Елагин смог что-то доказать Панину, и это решило дело. В следующем письме Екатерины Елагину упоминается подготовка, проведенная для принятия великого князя в Царском Селе. 15 мая Екатерина написала Панину, уверяя его в полном своем здравии (днем раньше она внезапно потеряла сознание):

«Вижу из вашего письма И[вану] П[ерфильевичу] Елагину, что мой вчерашний приступ, который ничего не значит, добавил вам беспокойства, поэтому беру перо, дабы сообщить, что этим утром я спала до десяти часов и поднялась, чувствуя себя гораздо лучше. Осталась лишь небольшая слабость; пожалуйста, не волнуйтесь, в этом нет нужды. Доктор Энс уверяет, что ваша невеста будет иметь только три трудных дня»{423}.

Но оптимизм доктора Энса оказался необоснованным. Через два дня Генри Шерли доложил лорду Висконту Уэймоту:

«Не могу не сообщить вам, что графиня Анна Петровна Шереметьева, невеста мистера Панина, молодая девушка необыкновенных достоинств, красоты и огромного богатства, умерла этим утром, в пять часов, от оспы.

У меня нет еще известий о графе Панине, но судя по тому беспокойству, в котором он пребывал все время ее болезни, он, должно быть, безутешен. Он так любил ее, что мы опасаемся за него»{424}.

Тем не менее, в течение трех дней Панин готовится присоединиться к великому князю в Царском Селе. Похоже, он решил, что единственный способ справиться с тяжелой утратой — как можно быстрее вернуться к привычному существованию, дабы забыть о надеждах на другую жизнь. Никогда больше имя Панина не связывали ни с одним романтическим приключением или женитьбой.

Болезнь графини Шереметьевой и ее смерть заставили Екатерину ускорить осуществление курса действий, который она некоторое время обдумывала и планировала вскорости реализовать. Форма прививки против оспы, при которой малое количество жидкости из болезненного пузырька втиралось в ноздри или в ранку на волосистой части головы, давно уже практиковалась в Европе и Азии как часть народной медицины — у пациента проявлялась слабая форма болезни, которая была не особо опасной и обеспечивала иммунитет на всю жизнь. В последние годы некоторые опытные медики пытались сделать эту процедуру более «профессиональной», добавляя слабительное и кровопускание для очистки всей системы и вводя зараженный материал в большой надрез, обычно на руке. Эта процедура с одинаковой частотой иногда приводила к жестокой болезни, а иногда нет, и давала осложнение на зараженной ране — так что пациент с тем же результатом мог просто заболеть обычным путем. Однако некоторые неученые практики, среди которых наиболее прославилась семья Саттонов, отец и два сына, делали прививки гораздо удачнее, пользуясь народным средством[38]. Томас Димсдейл, член научного общества Королевского медицинского колледжа в Лондоне, который давно интересовался прививками против оспы, будучи квалифицированным практикующим медиком, соединил лучшее из двух подходов и создал свой метод, похожий на тот, что использовали Саттоны. Его метод, похоже, оказался удачным. В 1767 году он опубликовал научный труд на эту тему. Тот получил широкое распространение, и благодаря публикации барон Александр Черкасов, президент русской медицинской коллегии, узнал об этом новшестве. Будучи в курсе, что Екатерина намерена произвести в России прививки, если они докажут свою эффективность, Черкасов попросил русского посла в Лондоне начать переговоры с доктором Димс-дейлом. Проект, предложенный ему, заключался ни много ни мало в приезде в Россию, чтобы привить от оспы императрицу и ее сына. Врач принял вызов, и в июле 1768 года пятидесятишестилетний доктор Димсдейл и его двадцатидвухлетний сын Натаниель (студент-медик из Эдинбурга) отправились в Санкт-Петербург.

Незадолго до Димсдейлов в Россию прибыл новый британский посол — лорд Кэткарт. Учитель его детей Уильям Ричардсон описал, каким он впервые увидел город с причаливающего судна:

«Дворцы Ораниенбаума [именно так] и Петергофа великолепно выглядели с моря; ландшафт приятно разнообразили леса и невысокие холмы. Вокруг Санкт-Петербурга много лесов, так что при приближении казалось, будто колокольни и шпили, покрытые оловом и бронзой, а иногда и позолотой, поднимаются прямо из леса»{425}.

Первым публичным событием, которое посетил восьмого августа лорд Кэткарт с семьей,