Сейчас в кармане у Рэймонда как раз был один из таких чеков, врученных ему родителем во время утренней беседы. Их ежедневные встречи редко проходили без трений, но сегодня разразилась настоящая гроза. Рэймонд отправился к отцу после завтрака и застал его в ярости, последними словами поносящим Марту, которая убиралась в спальне. При виде сына в глазах Пенхаллоу вспыхнул злобный огонек, и он немедленно набросился на беднягу. В подобных ситуациях Юджина обычно спасал бойкий язык, а Ингрэм и близнецы моментально выходили из себя и, не стесняясь, орали на папашу, забыв о сыновнем уважении к родителю. Рэймонд же молча стоял у камина, засунув руки в карманы бриджей и насупив брови. Ничто так не злило Пенхаллоу, как это мрачное самообладание и упорное нежелание вступать в перепалку.

– Ты что, оглох? – орал Адам, приподнявшись на кровати. – Надулся как мышь на крупу! Слова доброго от него не услышишь!

– Когда закончишь, взгляни вот на это, – холодно произнес Рэймонд, кивнув в сторону бухгалтерских отчетов, которые он положил на столик рядом с кроватью.

– Надо было сделать из тебя бухгалтера, – ухмыльнулся Пенхаллоу. – Ты был бы счастлив всю жизнь корпеть над цифрами.

Насмешка не произвела эффекта, и Пенхаллоу перешел к общей критике ведения дел в поместье. Вскоре он заявил, что, по словам Ингрэма, из жеребенка по кличке Демон ничего путного не выйдет. На самом деле Ингрэм ничего подобного не говорил, но этот выпад заставил Рэймонда покраснеть.

– Он – то, что надо, – произнес он.

Пенхаллоу уже забыл, что хотел разозлить сына, и с недоверчивым видом сдвинул брови.

– То, что надо, говоришь? А не рано ли судить? Лопатки у него отцовские?

– Лопатки и предплечья отличные. Круп сильный, колени подвижные, суставы высокие и широкие, – перечислил Рэймонд.

– А спина? Давай выкладывай! Помнится, у его матери…

– Спина короткая, круп длинный.

– Я должен посмотреть на него, – буркнул Пенхаллоу. – Ты его уже вывел?

– Две недели назад.

– Куда поставил?

– В верхний загон.

– А сколько там еще?

– Трое.

– Правильно, – кивнул Пенхаллоу. – Больше четырех однолеток в загон помещать нельзя. Готовишь его на продажу?

– Да.

– Прямо заправский барышник! Откуда что взялось.

Рэймонд молча пожал плечами. Пенхаллоу снова впал в хандру и, решив хоть как-то досадить сыну, сообщил ему о своем намерении вернуть Клэя в Тревеллин.

Это задело Рэймонда, хотя и не вызвало той вспышки гнева, на которую надеялся папаша. Не дать Клэю закончить курс, значит, просто выбросить деньги на ветер. Рэймонда бесило, что отец выкладывает приличную сумму, чтобы воткнуть Клэя в контору, которую тот немедленно бросит, как только Пенхаллоу отдаст концы. И зачем вообще тащить его в Тревеллин? Здесь и так уже предостаточно любимых братцев. И когда в довершение всего Пенхаллоу объявил, что Обри хватит ошиваться в городе и он намерен вернуть его домой, Рэймонд плотно сжал губы и, повернувшись на каблуках, вышел из комнаты.

Когда он явился на конюшню, на лице его было столь мрачное выражение, что мальчишка, шедший по двору с ведрами, припустился во всю прыть, чтобы не попасть под горячую руку. Конюх, чесавший серую в желтых яблоках кобылу, обменялся с напарником многозначительным взглядом.

Рэймонд наблюдал за конюхами. Придраться было не к чему, и он двинулся дальше. Верхние дверцы денников были открыты, и оттуда выглядывали красивые лошадиные головы. Рэймонд погладил свою лошадь для охоты, потрепал по гриве гнедую кобылу, проверил уши у грациозного ирландца, шагнул в стойло, чтобы осмотреть копыта у нервного жеребца, которого лечили от гниения стрелки. Потом к нему присоединился главный конюх, и разговор пошел на узкоспециальные темы. Он все еще выглядел взъерошенным, но злость исчезла, и лицо его просветлело, как всегда бывало, когда Рэймонд попадал к лошадям. Он с удовольствием оглядел конюшню, построенную по его собственному проекту, и подумал, что недавно нанятый конюх сюда отлично вписался. А еще надо посоветовать Барту расковать серого жеребца, а когда старик Пенхаллоу умрет… Он резко прервал свои размышления и отправился в сарай, где хранилась сбруя. Там один из работников отмывал грязную упряжь, висевшую на двойном крюке, вбитом в потолок. Сегодня утром Барт и Конрад, так же как и он сам, тренировали лошадей, и на длинной железной стойке лежали три седла. В застекленных шкафах, стоявших по стенам, хранились начищенные седла и уздечки с блестящими удилами – все в безупречном порядке. Рэймонд скользнул взглядом по попонам, разложенным для его осмотра, посмотрел на полки с бандажами, кивнул в ответ на просьбу конюха купить новую сбрую и коровьего масла для смазки и направился в амбары, где хранилось сено и зерно.

Покинув конюшни, он зашагал к ветхому сараю, где стоял его потрепанный автомобиль, и вывел его во двор. По дороге в Бодмин Рэймонд решил заехать на конезавод.

Там он нашел Ингрэма, беседующего с Могэном, старшим конюхом конезавода. Братья обменялись приветствиями, и Ингрэм сообщил:

– Я говорил Могэну, что нам лучше избавиться от Беглянки.

Рэймонд неопределенно хмыкнул.

– Как там папаша? – поинтересовался брат.

– Как всегда.

– Хочешь посмотреть на Демона? Я как раз иду к верхнему загону.

Рэймонд был не прочь посмотреть на жеребенка, с которым у него было связано столько надежд, но делать это в присутствии Ингрэма ему не хотелось.

– У меня нет времени, – ответил он. – Нужно ехать в Бодмин.

– А Уинс показывал тебе его круп?

– Да.

– Чертовски слабый, – заметил Ингрэм, вытягивая искалеченную ногу. – Когда будешь в Бодмине, скажи Гвитиану, чтобы прислал мне дюжину светлого пива.

– Ладно. Еще что-нибудь надо?

– Нет. А ты опять в банк?

Рэймонд, помрачнев, кивнул.

– Папаша продолжает прожигать жизнь?

– Может, ты обуздаешь его? Попробуй. Я уже сыт по горло.

Ингрэм рассмеялся:

– Да упаси бог! Оставь его в покое, и он уймется. А ты его только раззадориваешь. Твоя беда в том, что ты слишком прямолинеен.

Рэймонд сел в машину и завел мотор.

– Отец собирается вернуть домой Клэя, – мрачно произнес он.

– Черт!

– И Обри тоже, – добавил Рэймонд, переключая передачу.

– Проклятие!

– Вот теперь и посмейся! – злорадно посоветовал ему Рэймонд и уехал.

До Бодмина было недалеко, и вскоре он уже выходил из банка. На улице Рэймонд столкнулся со своей теткой Делией – окутанная облаком шарфиков, ленточек и вуалей, она несла из магазина тяжело нагруженную сумку.

Все, кто знал Делию Оттери с детства, утверждали, что она была прелестна, но терялась в тени своей сестры Рейчел. Племянники, лишенные возможности видеть ее в ту пору, были вынуждены верить им на слово. Они же помнили ее неопрятной увядшей старой девой с преждевременно поседевшими тусклыми волосами, уныло свисавшими до плеч. Девическая стройность очень быстро сменилась старческой костлявостью, ее лишь подчеркивали яркие цвета, оборки и свободный покрой, к которым она сохранила пристрастие с молодости. Сейчас Делия была в пестрой соломенной шляпке с полями, чуть обвисшими под тяжестью огромной оранжево-розовой розы. С этого сооружения спускалась вуалетка, цеплявшаяся за бахромчатый шарфик, небрежно обмотанный вокруг шеи. Из-под длинного коричневого пальто сверкал подол пронзительно-голубого платья. Поскольку погода была прохладной и совсем не летней, как то предполагала соломенная шляпка, Делия утеплила наряд, надев боа из перьев, которые были столь модны в начале века. Натура она была робкая и застенчивая, так что понять, какие чувства обрушились на нее при виде племянника, было сложно.