через некоторое время каждый из них считал своим долгом принести либо рецепт, либо уже готовое целительное снадобье: целый веник из веток руты, из которого можно сделать чудодейственный настой, какой-нибудь сироп, которым обычно лечат впавших в депрессию, витамины в таблетках или хотя бы куриный бульон. Естественно, все это делалось вовсе не из сочувствия к заносчивой и нелюдимой иностранке, а из доброго отношения к Турку. Надо бы показать ее специалисту, поговаривали соседи и в один прекрасный день привели к нам в дом какую-то странную неразговорчивую крестьянку из далекой деревни, которая, выкурив трубку над постелью, разогнала табачный дым по комнате и без долгих размышлений вынесла свой вердикт: у пациентки нет симптомов ни одной известной науке болезни, а ее плохое самочувствие – следствие затянувшегося приступа любовной тоски.

– Это она по своей семье скучает, очень уж родителей любит, – пояснил присутствовавшим при консультации соседям муж больной, а затем вежливо, но настойчиво выпроводил индианку из дому, пока она не произнесла слов, которые бы опозорили его как обманутого мужа.

От Камаля не было никаких известий. Риад Халаби больше никогда не вспоминал о нем, и по молчаливому согласию мы не произносили его имени в нашем доме: слишком уж черной неблагодарностью он расплатился за то, что его приняли как родного.

Глава седьмая

Рольф Карле начал работать с сеньором Аравеной в тот самый год и месяц, когда русские запустили в космос собаку, засунутую в какую-то герметически запаянную капсулу.

– Советы, чего от них ждать, у них даже к животным никакого сочувствия! – разгневанно воскликнул дядя Руперт, узнав эту новость.

– Ну не кипятись ты… В конце концов, это самая обыкновенная дворняжка без всякой родословной, – заметила тетя Бургель, не отрывая взгляда от сооружаемого на кухонном столе кулинарного чуда под названием «домашнее пирожное».

Это безответственное и непродуманное заявление супруги привело немолодую пару к страшной ссоре, одной из самых серьезных за все время их семейной жизни. Проругались они целый день – это была пятница, – осыпая друг друга проклятиями и высказывая упреки, накопившиеся за тридцать лет совместного существования. Так, например, помимо прочих неприятных и неожиданных слов, дядя Руперт услышал, что, оказывается, его жена терпеть не может собак и испытывает стойкое отвращение к тому, что она сама и вся ее семья занимаются разведением, выращиванием и продажей этих тварей. Оказалось, что она спит и видит, как чертовы полицейские овчарки, все как одна, подхватывают чумку и стройными шеренгами отправляются к чертям собачьим. После этого Бургель не без удивления узнала, что ее муж был в курсе насчет одного неприглядного и аморального поступка, совершенного ею в молодости, а молчал об этом лишь потому, что хотел сохранить мир в семье. В общем, наговорили они друг другу много такого, о чем лучше было бы каждому не знать, и в конце концов выдохлись. На следующий день, в субботу, Рольф, как обычно, приехал в колонию и обнаружил, что дом заперт; первым делом он подумал, что вся семья подхватила азиатский грипп, который свирепствовал в стране как раз в те годы и унес множество жизней. Он, когда обнаружил тетю Бургель живой, хотя и не совсем здоровой, вздохнул с облегчением. Она лежала в спальне на кровати с компрессом из базилика; дядя Руперт, как выяснилось сжигаемый обидой и злостью на супругу, заперся в мастерской – естественно, вместе со своими псами-производителями и четырнадцатью недавно родившимися племенными щенками – и стал методично разбивать молотком все собранные и приготовленные для продажи часы с кукушкой. Глаза у обеих кузин были красные и воспаленные от выплаканных накануне слез. К тому времени обе девушки успели выйти замуж за тех самых хозяев свечной фабрики, и теперь к их привычному запаху гвоздики, корицы, ванили и лимона примешивался тонкий аромат пчелиного воска. Жили они на той же улице, буквально напротив родительского дома, и не только успевали вести свое новое домашнее хозяйство, но и по-прежнему помогали родителям работать на псарне, в курятнике и обслуживать туристов в гостинице. В те выходные некому было разделить с Рольфом Карле радость по поводу приобретения новой кинокамеры и, более того, никто даже не удосужился выслушать, как это было прежде заведено, подробный рассказ о том, что происходит в его жизни, в жизни города, или, например, о политических волнениях и выступлениях студентов в университете. Ссора между родителями настолько выбила из колеи всех членов семьи, включая и младшее поколение, что Рольфу Карле за все выходные не удалось даже хорошенько ущипнуть своих кузин за мягкие места, не говоря уже о том, чтобы развлечься с ними более основательно. Обе девушки ходили по дому мрачные, с лицами, искаженными гримасой страдания, и не выказывали ни малейшего желания прибраться в пустых гостевых комнатах или хорошенько взбить там перины. В общем, в воскресенье вечером Рольф вернулся в столицу с горящими трубами, без смены чистой одежды на неделю вперед и без солидного сухого пайка из домашних галет и ветчины, которым тетя с дядей обычно снабжали его. Кроме того, его преследовало неприятное чувство уязвленности тем фактом, что какая-то беспородная московская дворняжка оказалась для родственников важнее, чем его появление в их деревне. В понедельник утром вместе с сеньором Аравеной они зашли позавтракать в кафе на ближайшем к редакции углу.

– Брось, старик, о чем ты вообще думаешь, забудь ты и об этом животном, и о проблемах с родственниками. Поверь мне, мальчик, грядут важные события, которые могут обернуться для страны большими переменами, – сообщил Рольфу его покровитель, склонившись над аппетитно выглядевшей тарелкой; обычно он начинал день с весьма плотного завтрака.

– А что такое?

– Через пару месяцев будет проведен референдум. Сам понимаешь, все вроде бы уже известно заранее, и наш Генерал уверен, что останется у власти еще на пять лет.

– Ну вот, тоже мне новость.

– Новость, Рольф, состоит в том, что этот плебисцит может выйти ему боком.

Точно в соответствии с тем, что было предсказано, незадолго до Рождества действительно был проведен референдум, которому предшествовала шумная пропагандистская кампания, буквально задушившая страну тоннами листовок, военными парадами, болтовней по радио и торжественными церемониями открытия бесчисленных патриотических монументов. Рольф Карле скромно делал свою работу, стараясь вести себя предельно осторожно; внешне он действовал весьма корректно, демонстрируя всем, что он всего лишь начинающий оператор, который набивает руку на съемке далеко не самых важных людей и событий. Тем не менее чутье помогло ему верно уловить пульс времени, и снимал он в основном репортажи с