«Бонни Паркер познакомилась с Клайдом Бэрроу в Техасе в январе тысяча девятьсот тридцатого года, в самый разгар Великой депрессии. Лишенные надежды, люди жили в бедности и отчаянии. Паркер и Бэрроу не были исключением. Клайду исполнилось двадцать лет, Бонни – девятнадцать. Казалось бы, они ничего не могли предложить друг другу. Однако они стали неразлучны…»

Клайд слушал, не в силах отвести взгляд и выключить телевизор. Ведущая сравнивала их со знаменитыми преступниками, искажая факты до неузнаваемости. Он дослушал до момента, когда она произнесла, печально качая головой: «Теперь остается лишь гадать, что же случилось с Бонни Рэй Шелби».

Финн не мог больше терпеть. Ведь он и сам не знал, что с ней случилось, куда она делась и где ее искать. Как же теперь ее найти? Финн вырубил телевизор и повернулся к выходу. Он уже подходил к двери, когда ему вдруг почудился шум воды. Финн резко остановился, не зная, бояться ли ему, что его застанут там, где его быть не должно, или надеяться, что он наконец-то оказался в нужное время в нужном месте. Прислушавшись, он понял, что шумит душ. И в это мгновение Финн поверил в Бога. Глас Божий действительно был похож на шум воды.

Финн вошел в ванную, где располагалось встроенное в пол огромное джакузи в форме сердца и гигантская стеклянная душевая кабина. Подойдя к ее двери, он наконец услышал Бонни и улыбнулся, хотя от самого звука в груди у него все сжалось. Она плакала. Рыдала в душе. Опять. И Финн невольно засмеялся сквозь слезы, которые внезапно покатились по его лицу. Дверь была не заперта. Слава Богу. Ну или Фишу – его ангелу-хранителю. Это было бы вполне в его духе – открыть дверь душа для брата. Фиш обожал все, что связано с голыми девушками. Он повернул ручку и мысленно попросил брата остаться снаружи – на случай, если он все еще где-то поблизости. Обнимать жену Финн предпочитал без свидетелей.

Он скинул смокинг, бросил его на туалетный столик, а потом открыл дверь, шагнул под горячие струи прямо в одежде и обнял Бонни, которая еще не успела его заметить. Она дернулась и отстранилась, но тут же узнала его.

– Финн? О, Финн! – воскликнула Бонни и снова прижалась к нему, крепко обнимая его и изумленно глядя на него снизу вверх.

Он поправил короткие прядки, налипшие ей на лоб. С его собственных волос тоже капало.

– Бонни, милая, глупо плакать в дуйте и думать, что никто не заметит. Вода, конечно, скроет слезы, но звук твоих рыданий точно нет. А я хочу, чтобы ты больше никогда не плакала. – Он поцеловал ее, чувствуя, как липнет к коже промокшая рубашка, как вода постепенно пропитывает брюки и стекает в туфли, которые стоили намного больше, чем кольцо Бонни.

Оно все еще было у нее на руке, и Финн прижался губами к ее пальцам. А она зарыдала еще громче.

– Я думала, ты не придешь.

Всхлипывая, Бонни уткнулась в него, и Финн покрепче обнял ее, позволяя воде смыть эти горькие слова. Ведь он действительно готов был сбежать и не возвращаться. При этой мысли у него едва не подкосились ноги, а сердце вновь замерло. Он изо всех сил прижал Бонни к себе, пряча лицо в изгибе ее шеи, гладя ее обнаженное тело, словно желая убедиться, что она все еще принадлежит ему. А Бонни вдруг принялась лихорадочно расстегивать пуговицы у него на груди, стремясь скорее избавиться от мешающей ткани и прикоснуться к его коже. Рубашка упала на пол с тяжелым влажным звуком.

– Твоя бабуля сказала, что ты не желаешь меня видеть.

Бонни закрыла глаза, ее руки застыли, а лицо исказилось. Она отчаянно замотала головой.

– Нет. Это неправда. Никогда такого не было. Никогда, с той самой секунды, как мы встретились. Я знала, что делаю, когда выходила за тебя замуж. Я молилась и надеялась, что ты тоже знаешь.

Бонни потянулась к нему, обхватила его лицо ладонями, запрокинув голову, чтобы посмотреть ему в глаза, не обращая внимания на воду, которая стекала по ее щекам и волосам. Финн снова поцеловал ее, не в силах удержаться. Губы Бонни дрожали, влажные и горячие. К их вкусу примешивались соленые нотки – жар нежных слов, приправленный слезами.

– Она сказала, что все было не по-настоящему, – прошептал он.

– Но… ведь мы же решили, что нам больше не нужно искать настоящее, – ответила она, не отрываясь от его губ.

– Да, верно, – выдохнул Финн. – Но я не стану от него отказываться. Я согласен на все: мнимое, действительное – что угодно, Бонни, я все возьму. – И ему действительно хотелось взять все прямо сейчас, погрузиться в нее, ощущая бесконечные потоки теплой воды, стекающие по их телам. И на мгновение он забыл обо всем, кроме ее губ, ее кожи, ее груди, изгибов тела под его ладонями. Ему очень хотелось всего этого, но Бонни, хоть и целовала его с ответным жаром, плакать не перестала. Как будто все еще не верила, что Финн здесь, что он вернулся.

– Я хотела приехать за тобой, – призналась она, прижимаясь губами к его коже. Она говорила быстро, будто боялась не успеть. – Но я решила, что ты имеешь право сам сделать выбор. Вдруг ты решишь, что для тебя это слишком. Моя семья, мой братец-наркоман, моя жизнь. Я сделала тебе больно, Финн. Очень больно. Я так виновата перед тобой. Я во всем виновата. И в том, что Медведь пострадал, и в том, что ты попал в тюрьму по ложным обвинениям. Даже в том, что сделал Хэнк. И бабуля. Все это началось из-за меня.

– Тсс. Не надо, Бонни. Ты не можешь отвечать за их жадность. Все это началось из-за жадности. У тебя есть недостатки, но жадность в их число не входит, – принялся утешать ее Финн. – Никакие ужасы меня бы не отпугнули.

Он поймал ее руки, прижал их к стеклу, чтобы она не отвлекала его прикосновениями, и прислонился лбом к ее лбу, пытаясь подобрать слова, чтобы выразить все, что ему нужно было сказать, а ей – услышать. Чтобы Бонни не ломала голову до конца своей жизни, не понимая, что он чувствовал и почему вернулся.

– Я люблю тебя, Бонни. Люблю до боли. Это мучительно и прекрасно, и мне хочется, чтобы это закончилось – и в то же время длилось вечно. Господи, я совсем не умею говорить! – Он рассмеялся от досады. – Мне так неловко, будто это я прошу Медведя заняться со мной сексом. Черт, ужасно было, наверное.

– О да, – выдавила она сквозь смех и слезы, и Финн, не удержавшись, поцеловал ее еще раз, однако не выпустил ее рук. Бонни всем телом потянулась к нему, очаровательно возмутившись, что ей мешают.

– То, что между нами… это очень больно, – продолжил он. – Но это сладкая боль, потому что я знаю, что у меня есть ты. Что у нас есть мы. И об этом я никогда не пожалею, даже если мне придется таскаться с тобой на приемы и делать вид, что я не злюсь, когда меня узнают на улицах и фотографируют, когда обсуждают мои выдающиеся успехи…

– Выдающиеся успехи?

– Ага, на криминальном поприще. У тебя список альбомов, а у меня – судимость. Я бывший уголовник, и вместо того, чтобы уехать туда, где я смогу все забыть и начать с чистого листа, я решил остаться и построить новую жизнь там, где мне не дадут оставить прошлое позади. Потому что ты этого стоишь. Простейшая арифметика.