— Я...

— На самом-то деле плевать вы хотели на космогонию. Открою вам один секрет. Я знаю, где ведется интересная работа, стараются объяснить, как из ничего возникло все. Из многих направлений складывается общая картина, отчетливая, как рука у вас перед глазами. — Кригман откидывает голову, словно для того, чтобы получше разглядеть собеседника, и за тремя стеклами его очков растет количество глаз. Он снова говорит — не умолкая и пересыпая свою речь именами, терминами, понятиями: постоянная Планка, пространство-время, вещество-антивещество...

— Как насчет выпить? А то, вижу, вы совсем засохли.

С подноса, который неохотно носит одна из молодых ирландок, он берет очередной пластиковый стаканчик с вином. Дейл мотает головой, отказывается. Всю весну у него пошаливает желудок. Молоко и копченая говядина образуют взрывчатую смесь. Мой дорогой друг и сосед Майрон Кригман делает здоровенный глоток, облизывает улыбающиеся губы и продолжает быстрым скрипучим говорком:

— О'кей! И тем не менее, чтобы выйти на поле Хиггса, с чего-то надо начинать. Но как из ничего сделать почти ничего? Ответ подсказывает геометрия, элементарная геометрия. Вы — математик, поймете. Что нам известно о простейших структурах — кварках? Ну же, пошевелите мозгами, приятель.

От шума в гостиной желудок у Дейла ноет все сильнее. В другом конце комнаты, под сводчатым дверным проемом смеется Эстер, выпуская клубы дыма изо рта. Поднятое ее лицо самодовольно светится.

— Кварки различаются цветом и ароматом, — подбирая слова, говорит Дейл. — Несут положительный или отрицательный электрический заряды, прирастающие в третьем...

— Точно! — восклицает Кригман. — Кварки существует только по три, их нельзя разделить. О чем это, по-вашему, напоминает? Три неотделимые вещи? Соображайте, соображайте!

«Отец, Сын и Святой Дух», — проносится в голове у Дейла, но слова нейдут наружу. Как нейдут фрейдовские ид, эго и суперэго. Или имена трех дочерей Кригмана.

— О трехмерности пространства! — громогласно объявляет его собеседник. — А теперь спросим у себя, что замечательного в трех измерениях? Почему мы не живем в двух, четырех или двадцати четырех измерениях?

Удивительно: Кригман называет эти почти чудесные, почти богооткровенные числа, которые Дейл так старательно обводил красным. Теперь он понимает, — то были иллюзии, волны в вакууме, как и то, о чем распространяется Кригман.

— Не знаете? Тогда я вам скажу... — радостно рокочет «светлая голова». — Требуется именно три измерения, не больше и не меньше, чтобы образовался узел, самозатягивающийся узел, такой, который никогда не развяжется. Элементарные частицы — это не что иное, как узлы в пространстве-времени. Невозможно сделать узел в двух измерениях, потому как нет ни верха, ни низа. Поразительно другое — попробуйте представить — в четырех измерениях можно сделать клубок. Но клубок не узел, он распутается, он не обладает стабильностью, устойчивостью. Вы, ясное дело, хотите спросить — по лицу вижу, — что это за штуковина — устойчивость. Объясняю. Это понятие непременно предполагает протяженность, длительность, то есть время, о'кей? Тут и находится ключ ко всему. Вне времени ничего не существует, и если бы время имело два измерения, а не одно, тоже ничего бы не существовало, поскольку вещи возвращались бы в прежнее состояние, иначе говоря — пропала бы причинная связь. А без причинности не существовала бы и Вселенная, она постоянно совершала бы круговорот. Знаю, это звучит элементарно... Куда вы всё смотрите?

— Нет, я только...

— Если передумали насчет выпить, на Эстер не рассчитывайте. Надо просить ирландских цыпочек.

Дейл краснеет, пытается сосредоточиться на витиеватых объяснениях Кригмана, но чувствует, что сам разматывается, как клубок в четырехмерном пространстве.

— Прошу прощения, как вы сказали — мы от ничего переходим к чему-то?

Кригман похлопывает себя по макушке, поправляет венок.

— Хороший вопрос. Урок геометрии я провел для того, чтобы вы поняли необходимость пространства-времени, а не прибегали к богословским басням. Так уж устроен мир, что меньшее количество измерений пространства не создало бы множества соприкосновений, что является условием образования сколько-нибудь сложных молекул, не говоря уже о клетках мозга. Если же измерений больше четырех, какие мы имеем в пространстве-времени, положение усложняется, но ненамного. Четыре — это то, что необходимо и достаточно, о'кей?

Дейл кивает, думая об Эстер и обо мне, о себе и о Верне. Такие вот соприкосновения.

— Далее, — продолжает Кригман. — Представьте себе пустоту, полнейший вакуум. Однако стойте, в ней что-то есть! Что? Точки, из которых могут сложиться фигуры. Как бы пылевидное облако безразмерных точек. Если же это для вас слишком заковыристо, возьмите набор точек Бореля, которые еще не сложились в нечто, имеющее определенные размеры. Представьте далее, что это облако вращается. Правда, это не настоящее вращение, потому как нет ни близи, ни дали, вообще нет размеров, но все равно некоторые точки вытягиваются в прямые линии и исчезают — ведь их не держит никакая сила. То же самое происходит, если они вдруг случайно... Господи, куда ни кинь, всюду случай, слепой случай... — Кригман с годами понемногу усыхает, начинает горбиться, его подбородки все глубже утопают в его груди, но он вскидывается, как человек, которого шлепнули по затылку. — ...Если они вдруг игрою случая собираются в два измерения, потом три, даже в четыре, где четвертое измерение — не время. Они тоже исчезнут. Вообще ничто не может существовать, пока — даже словечко «пока» обманчиво, оно предполагает длительность, которая пока еще не существует, — пока — раз! — не возникло пространство-время. Три измерения пространства плюс время. Завязывается узел. Проросло семя, из которого разовьется Вселенная. Разовьется из ничего. Из ничего, из голой геометрии. Эта закономерность непреложна, как законы, данные Моисею. Одно семя, одно крошечное горчичное семя, и — бум! Он, Большой взрыв.

— Но... — начинает Дейл. Он поражен не тем, что говорит этот человек, а его пылкостью, светом веры в трехлинзовых очках, однородной смуглостью лица и ниспадающими складками лицевых мускулов, его густыми торчащими, как рог у носорога, бровями. Этот человек полон жизни, ему неведомо бремя существования. Дейла пригибает к земле его цепкий немигающий веселый ироничный взгляд.

— Но... — пытается возразить Дейл, — «узел», «облако точек», «семя» — все это метафоры.

— А что не метафоры? — парирует Кригман. — Все это только тени в пещере, как говорит Платон, и все же нельзя отказываться от разума, иначе получишь на свою голову кого-нибудь вроде Гитлера или приятеля пса Бонзо, который будет здесь всем заправлять. Вы вот спец по компьютерам. Знакомы с двоичной системой счисления. Когда вещество сталкивается с антивеществом, и то и другое исчезает, превращается в энергию. Однако вещество и антивещество существовали, иначе говоря, находились в состоянии, которое мы называем существованием. Или возьмите единицу и минус единицу. При сложении они образуют ноль, ничто, nada, niente — о'кей? Но попробуйте отделить их друг от друга... — Он сует Дейлу стаканчик с вином, складывает вместе ладони, потом поднимает волосатые руки кверху и разводит, показывая разделение. — Улавливаете? — Он сжимает кулаки. — Вот, на месте ничего мы имеем два объекта.