Судьба собственности господина Фритца оказалась печальной: здание было настолько повреждено внутренними беспорядками и скомпрометировано произошедшими событиями, что решено было не восстанавливать его.

Сегодняший дом на Либенеггштрассе, 8 также принадлежит университетской системе Инсбрука, он очень похож на тот – столетней давности. Очевидно, это все тот же дом, его остов. Лишь верхние надстройки отличаются от злополучного юридического факультета: фронтона и башенок больше нет. А на том месте, где находилась дверь, выломанная демонстрантами, – простая ниша в стене. Никто из нынешних обитателей этого дома никогда не слышал о том, что произошло здесь сто с лишним лет назад.

Итальянский факультет был похоронен. Даже красивое старое здание на Либенеггштрассе, имевшее столь дурную славу, было снесено и исчезло с лица земли. Память о том, что произошло, стиралась с удивительной для древнего Тироля поспешностью, как будто этот древний уголок, сохранивший архитектурные комплексы XIV–XV веков, населяли варвары.

Приглашенные в Инсбрук профессора нашли себе другие университеты, но уже в городах Италии. Выпущенные из тюрьмы студенты вернулись в Тренто, Боцен и Триест. А их лидеры, громко заявившие о себе, продолжили борьбу в Венском парламенте. Впрочем, последующие годы парламентаризма и прений не дали ничего нового: большинство итальянских лидеров продолжали настаивать на Триесте, а Венское правительство готово было только обсуждать и признавать важную роль отдельных итальянских исследований, но не итальянской школы. При этом в 1911 году секретарь католической партии Конци во время своего доклада в парламенте неожиданно выдвинул идею создать итальянский факультет в самой столице Габсбургской империи. Это предложение вызвало сначала оторопь и шок в рядах парламентариев, а потом вылилось в горячую дискуссию, с одной стороны, между итальянскими и немецкими депутатами, с другой – между оппонентами внутри итальянского лагеря. Это были прежние соратники и почти сокамерники Де Гаспери и Баттисти.

Их особенно яростные столкновения начались летом 1905 года. 27 августа на собрании в Рива дель Гарда Де Гаспери высказался одобрительно по поводу правительственного предложения открыть итальянский университет в Тренто. Казалось бы, это решение выглядело едва ли не самым лучшим из всех вариантов, странно только, что никто не додумался предложить его раньше. Однако идея университета в родном городе ирреденты совершенно не понравилась Чезаре Баттисти, и он публично обвинил Де Гаспери в оппортунизме. Четырьмя годами позже, в 1909-м, нападки на Де Гаспери продолжил в газете «Il Popolo» Муссолини. Теперь они все считали Альчиде прислужником австрийских властей. А он 17 июля 1911 года стал членом Венского парламента.

Можно попытаться объяснить поведение Баттисти по отношению к предложениям австрийского центра с помощью обычной логики. Очевидно, он считал свой город глухой провинцией и полагал, что появление там итальянского университета не будет иметь существенного значения для самоопределения нации. Но стоит только отбросить логику человеческую и погрузиться в логику ирредентиста, и все станет намного понятнее: Баттисти вообще не нужен был этот университет. Ему нужна была схватка, точнее – война.

Достаточно вспомнить некоторые факты его биографии. Еще в 1898 году ему сделали весьма лестное предложение во Флоренции – крупнейшем центре итальянской культуры и интеллигенции. Место профессора университета – что может быть желаннее для молодого провинциального ученого, едва защитившего диссертацию и поощренного ученым миром той страны, перед которой он преклонялся. Такое предложение с радостью приняли бы все, без исключения, профессора, оказавшиеся в Инсбруке, – Менестрина, Лоренцони, Сартори, Паччиони, Галанте: сначала наука и работа, потом идеи. Но вместо этого Чезаре едет из блестящей Флоренции обратно в трентинскую провинцию и создает воинственный журнал «Tridentum», в котором призывает к решающей битве.

Еще через год он вдруг принимается с одержимостью лазить по местным горам и ущельям, рисуя карты и целые атласы. Уже тогда ни у кого не было сомнения, что это вовсе не научные исследования, а разведка местности на случай боевых операций. А ведь происходило все это еще в 1899–1900-х годах, когда ни о какой войне речи не было. Подобно многим героям инсбрукских событий, Баттисти тоже умел предвидеть будущее, но досмотреть это видение до конца у него не хватало терпения.

Если признать, что Баттисти ввязался в аферу с университетом, вовсе не имея цели его создать, то картина вырисовывается неприглядная. Его военные приготовления на рубеже веков тоже ничего, кроме неприязни, не вызывают.

Но напрашиваются и возражения. Например, поведение социалистического лидера можно объяснить его принципиальностью, верностью родному краю, желанием не отсиживаться в благополучной Италии, а решать проблемы своего небольшого народа.

Он действительно занимался не только подготовкой к войне, но и вопросами налогообложения, труда, продовольственного снабжения, пытался улучшить положение бедняков. Но даже это никак не объясняет его категорической непримиримости в университетском вопросе.

Думается, все дело в том, что воинственный доктор философии вообще не хотел слышать австрийское правительство, и что бы оно ни предложило, это уже не имело значения.

Поэтому, когда Конти озвучил совершенно невероятную идею о перенесении университета в Вену, речи Баттисти в парламенте приобрели наиболее агрессивный характер. Выступая 24 октября 1911 года на заседании, Баттисти заявил, что он категорически против всех институтов власти в монархии Габсбургов, и тем более в Вене. Он окончательно раскрыл все свои карты, сказав, что это просто нелепо, потому что «главным врагом итальянского университета стало австрийское правительство»[386]. По его мнению, создание итальянского факультета в Вене не отвечает интересам итальянцев, потому что им нужен «настоящий университет», а не какая-то «мелкооптовая фабрика». Тем более что речь идет не только о юридическом факультете, но и о медицинском, философском и педагогическом, который выпускал бы учителей средних школ, так как отсутствие средней и высшей школы – это «признак упадка национальной культуры»[387] и ведет к «обескровливанию итальянского интеллектуального самосознания». Кроме того, «Вена – неподходящее место для итальянских профессоров еще и потому, что университет не может быть отделен от своего народа, как голова от тела»[388]. Поэтому единственной возможной альтернативой может стать только Триест, как центр итальянцев.

Де Гаспери, выступавший на следующий день, напротив, ратовал за создание факультета в Вене, поскольку, с его точки зрения, речь шла о большой уступке австрийских властей в университетском вопросе, то есть о «подчинении общей законосообразности» и «категорическом императиве»[389].