— Да что ты, Коленька, все дела отложу, чтобы тебя повидать! — обрадовался ему Вердыка, рассматривая с удовольствием его маленькую, бугристую голову, которой тот, казалось, мог с разбегу проломить Кремлевскую стену. — Какую весть принес?

— Да вот у Огасяна склад сгорел. Прошлой ночью как полыхнуло, так и сгорел. Я на пожар приехал, видел, как Огасян слезами плачет.

— Вот видишь, бог за жадность и неуступчивость наказывает, — мотал головой Вердыка, улыбался, закрыв глаза, словно представлял, как горит в ночи собственность конкурента. — Ведь мы добром уговаривали и отступного давали. Нет, гордый армянин! Ни в какую! Вот бог и покарал! — Вердыка посмотрел на молчаливый образ, хотел перекреститься, но передумал. — Передай Сучку мои дружеские слова и благодарность за все. Скажи, что давно не парились в баньке. Либо он ко мне, либо я к нему. Я без гордыни, к хорошему товарищу могу и подъехать.

— Передам, Федор Арсентьевич. Мы завтра часовню освящать будем. Может, пожалуете?

— Сам не знаю, а икону в подарок пришлю. Старого письма. Глядишь, чудотворной станет.

— Спасибо, Федор Арсентьевич. Мы от вас добра много видим.

Он снова враскоряку обошел всех присутствующих, блестя золотыми цепями, просвечивая на свет прозрачными, красными, как флаконы, ушами. Пожал на прощание руки, и Белосельцеву казалось, что это рукопожатие может кончиться внезапным рывком, переломом сустава, нестерпимой болью разрываемых тканей.

— Ну что, поедем с божьей помощью, Виктор Андреевич, покажу вам мою усадьбу, — приглашал гостеприимно Вердыка, глядя на Белосельцева дружелюбно, как на близкого уже человека. — По пути ненадолго посетим общежитие героев войны. Вам, как «афганцу», будет интересно взглянуть!

Они остановились у длинного двухэтажного, похожего на казарму дома. Он был добротно выкрашен в зеленоватую, защитного цвета краску. На окнах были решетки в виде лучей восходящего солнца. У ворот стояла охрана в черной форме с резиновыми дубинками.

— Мы защищаем инвалидов от возможных обидчиков, — пояснял Вердыка. — Они устают на работе, должны отдыхать без помех.

Пока Вердыка о чем-то беседовал с охранниками, Кугель вполголоса объяснял Белосельцеву:

— Инвалидов, безногих калек, набирают по всей России. Свозят сюда, в общежитие. Кормят, поят. Условия жизни, после того как они и спивались, и пропадали от голода, условия просто отличные. Но они не только отдыхают, но и работают. И, надо сказать, приносят нашему изобретательному Федору Арсентьевичу немалый доход!

К дому подкатил микроавтобус. Двери открылись, и из них стали высаживаться, выходить, вываливаться инвалиды в камуфлированной форме, с костылями, на каталках, на низких, оснащенных колесиками подставках, которые они толкали рукоятками, ударяя о землю. Бодро, торопливо, перешучиваясь с охраной, ловко управляясь инструментами и костылями, они гурьбой устремились к подъезду и скрылись в доме.

— Мы быстренько обойдем, чтобы вы имели представление, — сказал Вердыка, приглашая Белосельцева.

У входа их встретил благообразный, похожий на бухгалтера смотритель, что-то записывающий в книгу. Его помощник пересчитывал деньги, замусоленные мелкие купюры. Набрасывал на толстые пачки резиновые петельки, складывал ровными рядами. Тут же стояли большие консервные банки, полные металлической мелочи.

— Ну как сегодня сборы? — поинтересовался Вердыка.

— Чуть хуже вчерашнего, — ответил смотритель. — То ли погода холоднее, то ли народ скупее. Надо надписи чаще менять, Виктор Андреевич, а то он стоит целый месяц на одном месте, а у него все то же написано: «Помогите купить протез!» Да он за этот месяц не то что протез, «Мерседес» купит. Вот люди, которые через этот перекресток ездят, запоминают его в лицо и перестают подавать. Надо надписи чаще менять и перемещать их по городу, по разным местам.

— Давай проведи нас быстренько, продемонстрируй свое заведение!

Белосельцев уже догадался, что те безногие инвалиды, которых он только что видел, были из числа многочисленных нищих, стоящих на перекрестках, в подземных переходах, в метро. Все они, одноногие и безногие, были в новеньких камуфляжах, надписи на картонках были сделаны одинаковым аккуратным почерком, и было ощущение, что всех их доставляют из одного места, ставят на бойких местах, а к вечеру, когда подаяние собрано, организованно увозят. Теперь Белосельцев понял, куда.

Сквозь все длинное здание тянулся пустой коридор с одинаковыми крепкими, запертыми дверями. Расхаживала охрана. В дверях были застекленные оконца, как в бактериологических боксах. Смотритель вел их от оконца к оконцу, давая краткие пояснения.

— Вот здесь у нас раздевалка. Они свои мундиры снимают, мы их сушим, разглаживаем. Заодно смотрим, не утаил ли кто выручку…

Белосельцев видел сушилки, где сохли пятнистые одежды. Работники в белых халатах, надетых на голое тело, выворачивали карманы. Другие раскатывали свернутые портины, в которые помещались обрубки ампутированных ног, разглаживали их утюгами на гладильных досках. Тут же в стопке лежали картонки с жалобными надписями, вымаливающими подаяние.

— А здесь они моются, принимают горячий душ. За день на холоде настоятся, промерзнут. Хорошо вот так вот прогреться…

Сквозь оконце в жарком тумане хлестала вода, блестели хромированные трубы. О голые, розовые от жара тела разбивались водяные струи. Инвалиды скакали на одной ноге, хватались друг за друга. Гоготали, шлепали по ягодицам. Безногий, с обрубками по самые бедра, пытался влезть на скамейку. Два одноногих товарища подхватили его под локти, бережно, как самовар, подняли и водрузили на скамью.

— А тут у нас столовая. Пища хорошая. Каждому сто пятьдесят грамм фронтовых. Для бодрости! — Смотритель в своих пояснениях был похож на научного работника, демонстрирующего вольеры, в которых обитателям засыпали корм, и тем было хорошо и вольготно.

Белосельцев видел стол, тарелки с супом, бутылки с водкой. Разгоряченные едой лица, острые, нетерпеливые глаза. Поднимали чарки, чокались, тянулись друг к другу.

— Маленькую домашнюю церковь устроили. По настоянию Федора Арсентьевича. Раз в неделю батюшка ходит. У нас в основном народ православный.

Сквозь смотровое стекло виднелись иконы, зажженные лампады. Перед священником в золотом облачении стояли два инвалида на низких обрубках, словно обоих закопали по пояс в землю. Оба держали свечи. Священник читал по книге, и стоящие перед ним крестились, сгибались в поклоне, почти пропадали из вида.

— А здесь они у нас отдыхают. Мы им женщин привозим, бесплатно. А как же иначе — мужчины крепкие. Ноги ему отрезало, а другое осталось. Женщина требуется.

За стеклом в затейливо обставленной комнате, с ковриками и салфеточками, стояла большая кровать. На ней сидела полная, полуобнаженная женщина с распущенными волосами, с приспущенным лифчиком. Держала на коленях безногого мужчину в синей майке. Тот целовал ей грудь, и казалось, что это кормилица, кормит розовым набухшим соском проголодавшегося ребенка.