— Ну и ну, так ты собирался лечь на полу — вот смеху-то!

Сильвия подошла к массивному гардеробу или высокому комоду, стоявшему у стены, пошарила по его задней стороне, повернула ручку или дернула рычаг и, до крайности довольная собой, стала наблюдать за движением его передней стенки, которая, под действием противовеса (ложные ящики содержали в себе груз свинца), плавно и неспешно начала опускаться. Зеркало отразило пол, а потом исчезло, медные ручки по углам удлинились (когда стенка наклонилась, они выскользнули наружу, и их закрепил в этом положении механизм, который срабатывал от силы тяжести — Оберон позже восхищался его остроумным устройством). Это была кровать. У нее имелось резное изголовье; верхушка гардероба превратилась в спинку кровати. Имелись также матрас, постельное белье, две пухлых подушки.

Оберон посмеялся вместе с Сильвией. Раскрытая кровать заняла большую часть комнаты. Складная спальня.

— Правда, здорово? — спросила Сильвия.

— Здорово.

— Места хватит на двоих, да?

— Конечно. Собственно…

Оберон собирался предоставить Сильвии всю постель; это было правильно, и он бы сделал это сразу, если бы знал о спрятанной кровати. Но он видел, что она думает, будто он настолько нелюбезен, чтобы воображать, будто с нее хватит и половины; она думает, что он думает… Внезапная мысль заставила его замолкнуть.

— Ты в самом деле не возражаешь? — спросила она.

— Нет. А ты?

— Нет-нет. Я никогда не спала одна. Годами делила кровать с бабушкой, а обычно еще и с сестрой. — Сильвия взобралась на постель, такую высокую и пухлую, что пришлось для этого подпрыгнуть, опершись на руки. Ноги ее не доставали до пола. Она улыбнулась Оберону, и он улыбнулся в ответ. — Ну вот.

Преображение комнаты завершило преображение его жизни: отъезда, автобуса. Города, юристов и дождя для этого не хватило. С этого мгновения все должно было пойти по-другому. Оберон обнаружил, что сверлит Сильвию диким взглядом, а она опустила глаза.

— Ну ладно. — Он поднял чашку. — Как насчет еще капельки?

— Хорошо. — Пока Оберон наливал ром, Сильвия спросила: — Кстати, что привело тебя в Город?

— Поиски счастья.

— Да?

— Ну, я хочу стать писателем. — Ром и доверительная атмосфера развязали ему язык. — Собираюсь зарабатывать себе на жизнь литературным трудом. Каким-нибудь. Может быть, на телевидении.

— О, красота. Большие баксы.

— М-мм.

— Можешь писать что-нибудь вроде «Мира Где-то Еще»?

— А что это?

— Ты знаешь. Телепередача.

Оберон не знал. Нелепость его амбиций выявилась сполна, когда они, как от стенки, отскочили от Сильвии. Прежде ничто не препятствовало им простираться в бесконечное будущее.

— Собственно, у нас никогда не было телевизора.

— В самом деле? Господи, боже мой, — Она хлебнула ром из протянутой Обероном чашки. — Не могли себе позволить? А Джордж мне рассказывал, что вы настоящие богачи. Ух ты.

— «Богачи»… Как насчет «богачей», не знаю… — Ага! Впервые в жизни Оберон поймал себя на том, что, подобно Смоки, берет произносимое слово в воображаемые кавычки, модуляцией голоса выражая сомнение. Неужели он стареет? — Мы могли бы купить телевизор, не сомневаюсь… А что она собой представляет, эта телепередача?

— «Мир Где-то Еще»? Дневной сериал.

— А-а.

— Из тех, что не кончаются. Едва переживут одни трудности и неприятности, как начинаются другие. Тупые по большей части. Но затягивает. — Сильвия снова задрожала от холода. Подтянув ноги на постель, она закутала их одеялом. Оберон возился с камином. — Там есть девушка, которая похожа на меня. — Она сопроводила это признание самоуничижительным смешком. — Вот уж у нее неприятности так неприятности. По сценарию она из Италии, но играет ее пуэрториканка. И она хороша собой. — С такой интонацией можно было бы произнести: «У нее одна нога, и в этом она похожа на меня». — И у нее есть Судьба. Она это знает. Из одной передряги попадает в другую, но у нее есть Судьба. Иной раз ее покажут с эдаким затуманенным взглядом, приглушенные голоса за кадром поют «аа-аа-ааа», и ты понимаешь: она размышляет о своей Судьбе.

Оберон хмыкнул. Ящик для дров наполняли всякие обломки, по большей части остатки мебели, но попадались и деревяшки с буквами. Лак на фасонных деталях шипел и вздувался. Оберону сделалось весело: он был частью сообщества чужаков и сжигал без их ведома их мебель и пожитки. Точно так же они, не зная его, брали мелочь, положенную им в ящичек для сдачи, или теснились, чтобы дать ему место в автобусе.

— Ну да, Судьба.

— Угу. — Сильвия наблюдала за движением локомотива по миниатюрному пейзажу на абажуре. — У меня есть Судьба, — добавила она.

— Правда?

— Угу. — И тон ее голоса, и выражение лица, и жест говорили: да, это верно, причем уже давно; я ничуть не хвастаюсь, а даже немного стесняюсь — как стеснялась бы нимба. Взгляд ее был прикован к кольцу у себя на пальце.

— Откуда человек может узнать, что у него есть Судьба? — спросил Оберон.

Кровать была такая большая, что из бархатного креслица он смотрел на собеседницу снизу вверх, нелепо задирая голову, поэтому он — осторожно — уселся рядом с ней. Сильвия подвинулась. Они заняли противоположные углы кровати, опираясь на выступы изголовья.

— Мою судьбу прочла espiritista.[14]Уже давно.

— Кто-кто?

— Espiritista. Женщина, у которой есть сила. Которая читает карты, знает толк в травах; bruja[15]вроде бы, ну, ты ведь знаешь?

— Ах так.

— Она мне как бы тетя, но не совсем моя, а вот чья — выпало из памяти; Мы ее называли Titi[16], но все остальные — Негра. Я ее боялась как огня. В ее квартире, на окраине, всегда горели свечи на алтаре; занавески были задернуты, запахи — голова кругом; а на пожарной лестнице она держала двух кур, уж не знаю для каких таких надобностей, да и знать не хочу. Она была большая — не толстая, но руки как у гориллы и маленькая головка; и черная. Иссиня-черная, знаешь? Так что на самом деле она не могла быть моей родней. В детстве я была настоящий заморыш, есть не хотела ни в какую, Мами не могла меня заставить; одна кожа да кости, вот как этот палец. — Она подняла мизинец с красным маникюром. — Доктор говорил, мне нужно есть печенку. Печенку! Представляешь? Бабушка было подумала, что, не иначе, меня кто-то сглазил, понимаешь? Brujeria.[17]На расстоянии. — Она, как гипнотизер на эстраде, покачала пятерней перед носом Оберона. — Вроде как месть или наподобие. Мами тогда жила с чужим мужем. Почему бы жене не пойти к espiritista и не наслать на меня хворь, чтобы отомстить моей матери? Ну так вот… — Сильвия легко коснулась руки Оберона, потому что он отвел глаза. Собственно, она делала это каждый раз, когда ему случалось отвлечься, и эта манера начала его слегка раздражать. Он думал, что это ее личная дурная привычка, но много позже наблюдал, как подобным же образом вели себя игроки в домино на улице и женщины, которые следили за детьми и сплетничали на открытой веранде. Это была не личная особенность, а национальная. — Ну так вот. Она пошла со мной к Негре, чтобы та сняла порчу или что там еще. Слушай, ну и страху я натерпелась — за всю жизнь такого не помню. Хвать меня и давай общупывать своими черными ручищами. То ли стонет, то ли поет, бормочет незнамо чего, белки закатились, веки дрожат — ужас. От меня — к газовой плите, кидает что-то на конфорку (порошок, как будто), запах оттуда пошел на всю кухню, а она бегом обратно и снова тянет ко мне пальцы — вроде как танец такой. Что она еще выделывала, мне и не вспомнить. А потом утихомирилась, ни дать ни взять обычный человек, дантист, к примеру, — закончил свои дела и собирает инструменты. А бабушке она сказала: нет, никто не наводил на меня порчу, просто я отощала и должна есть как следует. Бабушка от облегчения чуть не заплакала. И вот, — (Сильвия снова тронула Оберона за запястье, потому что он на мгновение уставился в кружку), — и вот они сели пить кофе, и бабушка вынула кошелек, а Негра все смотрит на меня. Смотрит и больше ничего. Слушай, я была чуть жива. Ну что она на меня вылупилась? Прямо насквозь глазами проедает, до самого сердца. До самой его сердцевины. Потом делает вот так, — (Сильви изобразила, как большая чернокожая bruja неспешным жестом подзывает ребенка к себе), — и, едва шевеля языком, начинает задавать вопросы, что я вижу во сне, и всякое другое. По всему похоже, о чем-то задумалась. Достает колоду карт, очень старую и потрепанную, кладет на них мою руку и прикрывает своей; глаза снова закатываются, вроде как впала в транс — Сильвия расцепила пальцы Оберона, который и сам впал в транс, и взяла у него чашку. — Ох! — воскликнула она. — Ничего не осталось?