Наталья сидела ни жива ни мертва. Она так крепко прижимала к себе ребенка, будто предчувствовала неминуемую разлуку.

– Ничего вам не будет, – грубовато заявил Ратов. – Возвращайтесь всей семьей. Будете строить мосты и растить сына.

И тут подал голос доселе молчавший англичанин с аккуратной щеточкой седых усов.

– Об этом не может быть и речи! Как представитель министерства внутренних дел официально заявляю, что насильно депортировать британского подданного никто не позволит. Я говорю о Майкле, – сухо добавил он.

– Согласен, – кивнул Файербрэйс, – Майкл должен, вернее, может остаться.

– Но это же бред! – взорвался Ратов. – Как можно разлучать мать с ребенком?! Тем более кормящую, – скосил он глаза на Наталью, которая, стыдливо прикрыв грудь, дала ее расплакавшемуся сыну.

– Бред, – согласился Файербрэйс. – Но что же делать?

– Домой! Всей семьей домой! – настаивал на своем Ратов.

Тем временем Наталья закончила кормление, взяла себя в руки и решительно заявила:

– Ну вот что, господа хорошие, куда иголка, туда и нитка. Муж в Союз не может. Раз не может он, не могу и я. А ты, Мишенька, хочешь быть с папой и мамой? – заглянула она под одеяльце. – Он сказал, что хочет жить в Англии, но не один, а с родителями. К тому же ни у кого нет такого молока, как у мамы. А если ее расстраивать, молоко может пропасть.

– Но это невозможно, – холодно заметил англичанин с усиками. – Действие закона распространяется только на Майкла.

Вдруг дверь с треском распахнулась и в комнату взбешенной фурией ворвалась сухонькая, седая женщина с зонтиком наперевес.

– Так я и знала! – столкнула она со стула ближайшего из англичан. – Там, где собираются законники, здравый смысл умирает.

Наталья так и потянулась к ней.

– Не волнуйся, деточка, все будет в порядке. Извини, что задержалась. Этель Кристи, – представилась она Файербрэйсу. – Член Британской квакерской общины. Я защищаю интересы этой семьи. Вы были в Ретфорде? Нет? У вас есть дети? Нет? Когда ваша жена родит, отправьте ее в Ретфорд: пусть поживет в общежитии, где маялась эта девочка. Стыд! Позор! Англичане не могут создать приличных условий для своих союзников! Все, хватит. Наша община берет это на себя. Обойдемся без вас. Так вот, джентльмены, я поставлю на ноги всю Англию, но разлучать эту женщину с мужем и ребенком не дам!

– Да мы… и не хотим, – смутился Файербрэйс. – Но закон…

– К черту закон, который ломает человеческие судьбы! – воинственно вскинула зонт Этель Кристи. – Сегодня же соберу журналистов и расскажу, чем вы тут занимаетесь. Популярность вам будет обеспечена такая, что побоитесь из дома выйти!

Этель Кристи свое слово сдержала. Целый год не сходили со страниц газет имена Натальи, Николая и маленького Майкла, целый год Англия следила за перепиской крючкотворов-законников с представителями общественных организаций и рядовыми англичанами. А письмо Натальи к Черчиллю было напечатано аршинными буквами во всех газетах: «Я умоляю проявить жалость к несчастной женщине и бедному, обездоленному ребенку, – писала Наталья. – На вас вся надежда. Мой муж и я всю жизнь будем работать для доброжелательного английского народа, а мой сын, рожденный в Англии, навсегда останется в долгу перед британским правительством и добрым английским народом, которые приняли его несчастных родителей. Пожалейте нас, пошлите, если возможно, в какую-нибудь самую дальнюю, заброшенную и трудную колонию…».

Самое странное, что даже после публикации этого письма крючкотворы еще долго сопротивлялись. И лишь в декабре 1946 года доброжелательный английский народ победил: в конце концов Смоленцевым вручили английские паспорта.

Москва. Кремль. Кабинет И.В. Сталина. 14 апреля 1945 г.

– Не кажется ли вам, товарищ Молотов, – произнес Сталин, – что настало время рассмотреть мартовское послание господина Черчилля? Тогда он предлагал опубликовать предупреждение немцам относительно союзных военнопленных, находящихся в их руках. Черчилль его сочинил, Рузвельт подписал. Значит, дело за мной?

– Не совсем так, товарищ Сталин, – заглянул в папку Молотов. – Рузвельт дал согласие подписать этот документ, но при условии, если согласитесь вы.

– А кто должен согласиться первым? Я? – усмехнулся Сталин. – Ну волокитчики, ну канительщики! А еще говорят, что на Западе нет бюрократов.

Вдруг Сталин как-то сник и глубоко задумался. Потом набил трубку, все так же рассеянно начал раскуривать ее, обжег пальцы, вздрогнул и только после этого пришел в себя.

– Рузвельта уже два дня нет в живых, – вздохнул он. – Это потеря. Это большая потеря! Когда он учился в привилегированных университетах, мы сражались на баррикадах, когда он стал сенатором, мы были на каторге, когда его назначили помощником морского министра, мы бились под Царицыным, а вот поди ж ты, ни с кем мне не было так просто, как с ним. Благородный он был человек. Чистый и честный. И интеллигентный, не чета некоторым! – неизвестно на кого рассердился Сталин. – Поэтому я подпишу. Раз просил Рузвельт, то подпишу. Где оно, это обращение, у вас?

– У меня, товарищ Сталин, у меня, – торопливо ответил Молотов. – Но дело в том, что Рузвельт не успел его подписать, а Трумэн… Мы еще не знаем, как относится к этому документу новый президент. Может быть, подождем? Или попросим Черчилля уточнить позицию Трумэна?

– Резонно, – согласился Сталин. – Но текст-то у вас есть?

– Конечно, товарищ Сталин. Иден прислал нам копию.

– Читайте.

– И послание, и текст обращения?

– Послание – документ частный, поэтому перескажите его суть. А по обращению пройдемся с лупой: оно будет опубликовано и станет историческим документом.

– Итак, двадцать четвертого марта я получил копию послания Черчилля на имя Рузвельта. Суть его в том, что Черчилль выражает озабоченность опасностью, которой могут подвергнуться пленные либо вследствие хаотической обстановки, которая возникнет после краха Германии, либо в результате того, что Гитлер выступит с преднамеренной угрозой их истребления. Цель этого маневра – избежать безоговорочной капитуляции, а также спасти жизнь наиболее крупным нацистским гангстерам и военным преступникам.

– Он так и написал «нацистским гангстерам»? – уточнил Сталин.

– Именно так, – заглянул в документ Молотов.

– Для Черчилля это что-то новое, – усмехнулся Сталин. – В предыдущих посланиях он был куда сдержаннее… Гитлер может пойти на все, в этом я не сомневаюсь. Он может попытаться вбить клин между нами и союзниками, может расстрелять пленных, но… Гитлер в бункере не один. Едва ли его окружение откажется от попытки спасти свою жизнь. Тут-то и могут пригодиться пленные.

– Прошу прощения, но Черчилль ссылается на своего посланника в Берне, который через швейцарцев узнал о том, что немцы склонны скорее истребить пленных, чем дать возможность освободить их.