Сторонники силового решения «русского вопроса» в германской элите ликовали: последнее препятствие для завоеваний на Востоке отброшено! Развалившаяся Русская армия не могла оказать серьёзного сопротивления. Германия теперь была в состоянии захватить столько русских земель, сколько сочтёт нужным. Начальник штаба Восточного фронта генерал-майор Макс Хоффманн считал, что немецким войскам желательно занять линию Смоленск — Петербург, поставить в городе на Неве монархическое правительство во главе с прогерманским регентом[238] и уже с ним подписывать мирный договор.

Но в Лондоне и Париже имели не меньше оснований для радости. Германская армия, погнавшись за кажущейся лёгкой добычей, рискует завязнуть в России. Наступление немецких войск, очень вероятно, вынудит большевиков всё же возобновить войну на полном серьёзе, в чём они могут получить посильное содействие Антанты. Даже если им при этом придётся отступать до Владивостока. Где именно будет проходить линия нового Восточного фронта — для англо-французских стратегов несущественно.

В тех условиях, которые сложились в начале 1918 г., «ультрареволюционное» заявление Троцкого играло на руку прежде всего западным державам.

Как могла воспринять многомиллионная Русская армия (вернее, то, что от неё ещё оставалось) заявление Троцкого, что Россия не ведёт войну и распускает армию? Буквально. В смысле демобилизации. Айда все по домам! Кто, кроме «идейно сознательных большевиков», стал бы вникать во все эти тонкости ожидания революции в Германии? Хватит, навоевались, натерпелись! Последние остатки понятия о долге, пусть даже и «революционном», были утрачены в эти восемь дней, отделявших демарш Троцкого в Брест-Литовске от начала немецкого наступления.

«Развал в русской армии дошёл до таких размеров, что штаб Ставки работал еле-еле и не имел сколько-нибудь налаженной связи ни с Румынским, ни с Кавказским, ни даже с Юго-Западным фронтами. Да и взаимоотношения с Западным и Северным фронтами оставляли желать лучшего»[239]. И вот на то, что ещё по инерции называлось «армией», утром 18 февраля 1918 г. обрушился концентрированный удар германской военной машины.

Правда, за время мирных переговоров, вопреки условиям перемирия, запрещавшим переброску войск с Восточного фронта на Западный и наоборот, германское командование ослабило свою группировку в России на 31 дивизию. 33 новые немецкие дивизии за это время появились во Франции. Но всё же силы Четверного союза на Восточном фронте всё ещё насчитывали 81 дивизию (из них 49 германских).

Полным развалом Русской армии объяснялась необычайная быстрота германского наступления. Оно шло в основном по железным дорогам. Германские эшелоны, предшествуемые бронепоездами, быстро двигались вглубь России. Уже 25 февраля немцы вошли в Ревель (Таллин), где накануне образовалось буржуазно-националистическое временное правительство Эстонии. Корабли Балтфлота, которым пробивали путь ледоколы, ушли в Гельсингфорс. Однако на Ревельском рейде пришлось затопить 11 подводных лодок. 27 февраля немцами был занят Могилёв, где ещё не так давно располагалась русская Ставка. 1 марта германские части вступили в Киев и Псков. Ещё 24 февраля австрийский император, сомневавшийся поначалу в успехе германского предприятия, отдал приказ своим войскам тоже перейти в наступление.

Немецкие успехи стали главным аргументом Ленина в пользу немедленного принятия кайзеровских условий «грабительского мира». ЦК большевиков заседал в эти дни почти непрерывно. Поначалу попытки Ленина ни к чему не приводили. Но уже вечером 18 февраля, когда в Петроград стали приходить первые известия о беспрепятственном вторжении немцев в глубь Советской республики, ЦК впервые проголосовал (правда, только относительным большинством) за принятие германских условий, выдвинутых девять дней назад. ЦК левых эсеров также высказался за подписание мира. Таким образом, точка зрения Ленина набрала большинство и в Совнаркоме. 19 февраля в своём радиообращении правительство РСФСР заявило о своей готовности заключить мир на оглашенных ранее условиях Германии.

Однако в ЦИК позиция Ленина и СНК не получила одобрения. Складывалась патовая ситуация, чреватая к тому же выражением недоверия Совнаркому. Но в революционное время меньше всего действуют пресловутые парламентские процедуры. Ленин, хотя не сразу, сумел-таки «додавить» своих соратников по партии. За подписание мира, причём любой ценой, Ленин в это время боролся с такой настойчивостью, как, наверное, до этого боролся лишь за немедленное свержение Временного правительства осенью 1917 г. Сторонники версии о «немецких деньгах» объясняют это, конечно, тем, что Ленин состоял «у кайзера на службе». Но всё объясняется достаточно легко: будучи прагматиком и реалистом, к тому же блестящим прогнозистом, Ленин отчётливее других видел всю опасность, нависшую над делом его партии.

Вместе с тем надо было подумать и о худшем варианте: что, если немцы будут теперь игнорировать покорность Советов, стараясь воспользоваться моментом и захватить как можно больше добычи? Что, если немцы уже окончательно решили идти на Петроград и свергнуть советское правительство? Необходимо было мобилизовать силы на оборону революционной столицы. Причём не только материальные, но и моральные.

Так 21 февраля 1918 г. появился декрет СНК «Социалистическое Отечество в опасности!», написанный Лениным, — один из самых энергичных по стилю и трагических по риторике актов государственной власти, какие когда-либо видел свет.

«Все силы и средства страны целиком предоставляются на дело революционной обороны… Всем Советам и революционным организациям вменяется в обязанность защищать каждую позицию до последней капли крови… При отступлении уничтожать пути, взрывать и сжигать железнодорожные здания; весь подвижной состав — вагоны и паровозы — немедленно направлять на восток в глубь страны. Все хлебные и вообще продовольственные запасы, а равно всякое ценное имущество, которым грозит опасность попасть в руки врага, должны подвергаться безусловному уничтожению». Далее говорилось о создании трудовых батальонов для строительства оборонительных укреплений и о расстреле уклоняющихся, а заодно и о расстреле на месте агентов врага, контрреволюционеров, а также спекулянтов, громил и хулиганов[240].

Перечень провозглашаемых там мер обороны заставляет вспомнить более близкий по времени акт, а именно директиву Сталина от 29 июня 1941 г. Советский вождь периода Великой Отечественной войны явно вдохновлялся идеями этого исторического декрета, конечно, существенно развернув его положения и сделав поправки на новую обстановку. Щедрость в применении смертной казни при полной юридической расплывчатости казусов, в каких она должна применяться, заставляет в связи с этим декретом вспомнить также и знаменитые в этом отношении указы Петра I.