* * *

Известно, что великий российский художник-маринист Иван Айвазовский, являвшийся, кстати, не только профессором Петербургской академии художеств, но и официальным живописцем Главного морского штаба, любил отмечать всевозможные юбилеи. Начав писать еще в эпоху парусного флота и запечатлев в своих полотнах все великие победы русских моряков тех времен, Айвазовский дожил до эпохи броненосного флота. Пышные банкеты по поводу своих юбилеев (а их на долгом веку художника было немало), как отмечала тогдашняя пресса, иногда «даже выходили за рамки дозволенного». Однако самым масштабным и знаменательным по колориту стало празднование 80-летия со дня рождения художника и одновременно 60-летия его творческой деятельности в Феодосии. Сохранились воспоминания свидетеля этого торжества: «Город три дня устраивал торжественные празднества в честь своего знаменитого гражданина. На пышном анте юбиляр был введен в зал почетными гражданами, надевшими на него венок и усадившими его на центральном месте. Город три дня был иллюминирован, устраивались рауты, акты и пр. Гости прибыли со всех концов мира, и чествование носило характер восточной церемонии. Между прочим, меню обеда было составлено целиком из блюд с названиями, заимствованными с картин Айвазовского. В меню вошли, например: суп „Черное море“, пирожки „Хаос“, борщок „Средиземное море“, осетрина „Посейдон“ соус „Азовское море“, филей „Синоп“ и т. д.». Отдать заслуженные почести знаменитому маринисту в Феодосийскую бухту пришли корабли Черноморского флота, командование которого преподнесло юбиляру почетный адрес, а также золотую медаль с выбитым на ней профилем художника и палитрой, увитой лаврами. При всей своей праздничной занятости Айвазовский сумел запечатлеть море с кораблями, а через два месяца создал и картину «Корабли на Феодосийском рейде», отобразившую торжество моряков Черноморского флота в его честь. Впоследствии автор представил эту картину на своей последней выставке в 1900 году. Ныне эта картина хранится в Центральном военно-морском музее.

Из воспоминаний известного российского юриста А. Ф. Кони: «Недалеко от академии, не доходя до Шестой линии, на набережной дом с выдающимся балконом-фонарем, где живет очень популярный в Петербурге старый адмирал Петр Иванович Рикорд. Он устраивал Петропавловск-на-Камчатке и командовал затем эскадрой, предназначенной защищать Кронштадт против англо-французского флота в 1854 и 1855 годах… Рикорд, живший летом обыкновенно в Полюстрове, на своей даче, ворота которой состояли из двух громадных челюстей кита, вывезенных с Камчатки, был человек очень оригинальный. Его величавая наружность, густая серебряная седина, привычка постоянно вставлять в свою речь слова „выходит – вылазит“ и интересные рассказы из прошлого невольно привлекали к себе особое внимание слушателей. Он любил вспоминать первые годы XIX века, когда ему пришлось служить под начальством первого морского министра маркиза де Траверсе, в память которого моряки долгое время называли ближайшую к Петербургу часть Финского залива „Маркизовой лужей“…»

Свидетельство еще об одном оригинале – российском адмирале начала XIX века: «Адмирал был очень хорошо расположен к офицерам и пассажирам и всегда приглашал их к обеду. Обеды эти сопровождались живыми разговорами и тостами, которые всегда предлагал сам адмирал. Первым тостом был „добрый путь“, затем присутствующие и отсутствующие „други“, как он выражался, затем „здоровье глаз, пленивших нас“, „здоровье того, кто любит кого“ и прочее. Во всех этих „здоровьях“ портвейн играл главную роль. К концу обеда графины были пусты, и часто подавались следующие, особенно, когда обед был более оживлен».

Разумеется, в российском флоте бывали случаи из ряда вон выходящие. Впрочем, где их не бывает! Вот лишь несколько примеров. Матрос Станислав Станкевич в 1823 году в кругосветном плавании сбежал с фрегата «Крейсер», не выдержав издевательств и оскорблений со стороны командира – капитан-лейтенанта Лазарева М. Поиски не дали результатов. Лейтенант Завалишин, бывший в этом походе, писал, что Станкевич был одним из лучших матросов, опытный рулевой, знал грамоту и особенно остро чувствовал незаслуженные оскорбления. Впрочем, вряд ли кого могло ввести в заблуждение донесение Лазарева (ну, чем не оригинал!), что матрос заблудился в лесу…

А вот история с трагической смертью Петра Головачева, который застрелился в мае 1806 года при возвращении из кругосветного плавания на корабле «Надежда». Он покончил с собой из-за того, что камергер Резанов, плохо отозвавшись об офицерах «Надежды», похвалил его одного. Как вспоминает современник: «С этой минуты на Головачева напала ипохондрия, он вообразил, что товарищи могут заподозрить его в искательстве…» А вот капитан второго ранга Сергей Гиринский-Шахматов, уволившись с флота в 1827 году, в 1830 году разочаровался в окружавшей его жизни и постригся в монахи Афонского монастыря, где принял имя Аникита.

* * *

Финалом жизни моряка далеко не всегда была могила с надгробием. Если смерть происходила в море, то там обычно и погребали. Но некоторые все же упокаивались в земле. Никто никогда не исследовал эпитафии российских моряков, уж слишком мрачная эта тема, впрочем, и достаточно поучительная…

В большинстве случаев надписи были весьма обыденными, с указанием главного подвига усопшего и датой смерти. Так, на могиле героя Чесменского сражения Дмитрия Ильина была установлена плита с надписью: «Под камнем сим положено тело капитана первого ранга Дмитрия Сергеевича Ильина, который сжег турецкий флот при Чесме, жил 65 лет, скончался 1803 года». Сказано лишь самое главное и без особых затей.

Однако порой на могильных плитах выбивались целые поэмы! Порой сами усопшие загодя готовили себе многозначительные эпитафии, соревнуясь в оригинальности.

Так, к примеру, на могиле командующего Азовской флотилией адмирала Алексея Сенявина, скончавшегося в 1797 году и похороненного в Александро-Невской лавре в Санкт-Петербурге, значится:

Здесь, под камнем сим,

Лежит преславный адмирал,

Кой лести не любил, коварство презирал,

Сенявин доблестен, вождь мудрый, милосердный,

Оставивший к себе почтенья храм бессмертный,

Друг человечества, друг верной правоты.

Прохожий, помолись об нем Творцу и ты!

Впрочем, адмирал Сенявин был личностью знаменитой, потому в эпитафии он и «преславный», и «доблестный вождь». А вот некий генерал-лейтенант по адмиралтейству Стурм, всю жизнь прослуживший на берегу, запомнился современникам лишь тем, что прожил 77 лет. Для начала XIX века этого возраста достигали весьма немногие. А потому именно этот факт и был увековечен в биографии флотского чиновника:

Почий в покое ты, о истый веры сын!

В враге своем всегда любил ты человека;

Был нежный друг родных, примерный гражданин;

Отечеству служил со славою полвека.

Еще один знаменитый флотоводец – адмирал Петр Иванович Ханыков. Участник Чесмы, он испытал на своем веку и взлеты, и падения. На надгробии его осталась следующая образная надпись:

Здесь старец опочил, благословенный свыше,

Вождь сил, носящихся с громами по морям.