было видно. Потом Громвель вошел внутрь вслед за женщиной.

Я велел Сэму ждать и осторожно двинулся вверх по улице. Подойдя ближе, я увидел, что лавка торговала канцелярскими принадлежностями и книгами. Перед ней на красных столбиках были приколочены листки, рекламирующие новые публикации.

По меркам моста это было солидное заведение. Оно занимало весь первый этаж замысловатого дома, верхние этажи которого нависали над улицей. Над дверью красовался знак, изображающий три Библии.

Я понял, что бывал здесь прежде, будучи учеником печатника. Я остановился перед лавкой, будто случайно, словно меня привлекли памфлеты и проповеди, выставленные на полке на фасаде. Среди них не было ни баллад, ни дешевых листовок. Заведение было нацелено на другой класс покупателей. Внутри были большие тома в красивых дорогих переплетах, а также папки с гравюрами.

Два ученика обслуживали покупателей – как и везде, в лавке было полно народу. Но никаких признаков Громвеля или женщины, с которой он разговаривал. Я зашел внутрь и сделал вид, что любуюсь портретом миледи Каслмейн, фаворитки короля, висевшим на стене на видном месте, чтобы соблазнять джентльменов.

Меня никто не беспокоил. Лавка была хорошо освещена – окно-эркер выходило на реку вверх по течению. За прилавком была дверь. Вероятно, Громвель прошел через нее. Значит ли это, что его здесь знали?

Вдова Верекер унаследовала лавку и печатню под знаком трех Библий от своего мужа. Их покупателями были люди из Уайтхолла, судов и богатых семей Сити… Искусная печать, надо отдать ей должное, и цены соответствующие.

Я услышал шаги на лестнице, и на пороге появилась высокая фигура Громвеля. Он улыбался. Женщина средних лет следовала за ним.

– Это вовсе не проблема, сэр, – говорила она, – хотя апартаменты вряд ли вас достойны. По крайней мере, я велю разжечь там камин.

Он повернулся к ней лицом:

– Мадам, вы сама доброта. Истинная добрая самаритянка. Мы не станем вам докучать долго, и обещаю, вы от этого не обеднеете.

– Ах, чуть не забыла. – Женщина вспыхнула, как юная девушка, от его внимания. – Вот ключ от входной двери с боковой стороны дома. Это избавит вас от необходимости проходить через магазин.

Он поклонился и взял у нее ключ. Потом развернулся и направился к выходу на улицу.

У меня не было времени ретироваться. Я придвинулся поближе к портрету миледи Каслмейн, будто был очарован, как и король, ее пышной обещающей усладу грудью, молясь, чтобы Громвель меня не заметил. Он видел меня утром в моем новом парике, но недолго. Я склонялся к миледи все ниже и ниже.

Когда Громвель выходил из лавки, его плащ задел мою руку. Я выдохнул с облегчением. Выждал минуту и последовал за ним.

Его не было видно. Я замешкался, не зная, что предпринять. Посмотрел вперед, посмотрел назад. Когда я отходил от лавки, кто-то дернул меня за плащ. Я обернулся в страхе, что Громвель все же заметил меня в лавке.

Подол моего плаща зацепился за гвоздь красного колышка перед магазином. Гвоздем был прибит рекламный листок. Я взглянул на него, и в глаза бросилось имя. Благодаря обучению у отца я знал, что печать была превосходная – современный вариант гарамонда; возможно, один из новых типов голландского шрифта.

Люциус Громвель, эсквайр, магистр искусств Оксфордского университета.

Глава 40

Внутри кареты было жарко и душно. Нетерпение Джемаймы росло, подогреваемое беспокойством из-за пробки.

– Как долго это будет продолжаться? – недовольно спросила она. – Почему Хал не узнает? Дай посмотреть, что там делается.

Мэри подняла шторку. Джемайма обнаружила, что смотрит на обувную лавку. Если бы окно кареты не было застеклено, она могла бы протянуть руку и дотронуться до полки, висевшей на фасаде дома, на которой были выставлены образцы обуви. За полкой был торговый зал, продавец низко ей поклонился.

– Попроси его подойти. Спроси, что нас держит.

Мэри опустила стекло и высунула голову. Лавочник объяснил, что впереди зацепились подвода и экипаж, заблокировав движение в обе стороны.

– Еще полчаса, госпожа, – сказал он, призывно улыбаясь и вытягивая шею, чтобы лучше рассмотреть сидящих в карете. Джемайма отпрянула от его взгляда. – Может, ваша светлость захочет скоротать время и взглянуть на туфли? У меня имеются образцы последней парижской моды, доставленные за большую цену.

– Закрой окно, – велела Джемайма.

– …многие леди при дворе восхищаются и…

Мэри сделала, как ей велели, не дав лавочнику договорить.

– Опусти шторку.

И они вновь оказались в душной полутьме кареты. Джемайма рассматривала незнакомую девушку, которая помогла ей в Клиффордс-инн. Та сидела напротив Мэри, их юбки соприкасались.

– Кто ты? – Требовательно спросила Джемайма. – Кто твой господин?

– Мистер Хэксби, мадам.

– Кто это?

– Маркшейдер, выступавший от имени мистера Пултона на слушании дела Драгон-Ярда.

– А, да. – Джемайма вспомнила худого старика, который выставил Филипа таким дураком. – Почему ты пришла мне на помощь?

– Потому… – Голос девушки стал резким. – Потому что мужчина не должен так обращаться даже с собакой, не то что с женой.

Джемайма смягчилась, хотя такие слова можно было счесть бесцеремонными. Она наклонилась и легонько похлопала ее по колену:

– Ты не пожалеешь об этом. Ты будешь вознаграждена.

– Благодарю вас, мадам. – Похоже, девушка была равнодушна к получению вознаграждения, и это слегка кольнуло Джемайму.

– Как тебя зовут?

– Джейн Хэксби.

– Та же фамилия, что у хозяина?

– Он мой кузен, мадам. Потому он и взял меня в услужение.

– Мы ничего о ней не знаем, госпожа, – перебила Мэри. – Может, она шпионка.

Джемайма была уверена, хорошо зная свою служанку, что та сгорала от ревности, видя, сколько внимания госпожа проявляет к молодой незнакомке.

– Хочешь, я возьму тебя в услужение? – спросила она отчасти в знак благодарности, отчасти потому, что не могла отказать себе в удовольствии помучить Мэри. – Я буду платить больше, чем мистер Хэксби. И работа будет для тебя более подходящей. И еще я одену тебя посимпатичнее.

Мэри затаила дыхание и резко отодвинула свою юбку от юбки незнакомки.

Девушка помолчала какое-то время. Потом вымолвила:

– Благодарю вас, мадам. Я…

В этот миг кто-то постучал в правое окно.

– Что это еще? – сказала Джемайма. – Дурак разобьет стекло, чего доброго.

Мэри наклонилась и подняла шторку.

По другую сторону окна появилось лицо Филипа. Увидев их, он снял шляпу и наклонил голову, иронически изображая уважение.

– Почему они его не остановили? – завопила Джемайма, забившись в угол кареты. – Что делает Хал? Почему он не сказал, что мой муж здесь?

Филип открыл дверцу. Взглянул на Мэри, потом на Кэт. Он сделал большие глаза, узнав в ней ту, что была в Пожарном суде.

Джемайма закутала