то же самое. Действительно, что-то закончилось. Не просто — город. Что-то еще. Что-то исключительно важное, прежде необходимое. То, на чем основывалась, быть может, сама жизнь. И теперь оно бесповоротно закончилось.

— Да, — сказал я.

Мы прошли пакгаузы, и со всех сторон нас обступили пеналы из светлого кирпича. Одинаковые, безликие, отличающиеся лишь по размерам и по количеству этажей. Это потянулись районы новостроек. Простирались они на десятки километров, окружая город враждебным искусственным частоколом. Была в них какая-то тупая унылость. Словно строили не люди, а некие механические существа. И особенно удручающе выглядели они сейчас, когда были покинуты своими жителями. Висели лопнувшие провода. Стояли троллейбусы с разбитыми стеклами. Двери многих парадных были сорваны, и оттуда гнилыми языками выплескивался квартирный мусор. Валялись матрасы, игрушки, взрезанные чемоданы. Впечатление было неприятное. Словно после чумы. Я не ожидал, что здесь будет так пустынно. Насколько я знал, «явления» не затрагивали новостройки. Тут не возникали «мумии» и не случалось «прорывов истории». Не разваливались, набухая, здания, и не трескался от железной травы асфальт. Не свирепствовала гроза, и не образовывались многокилометровые болота. Тут все было, как обычно. Даже коммунальные службы работали вполне нормально. Во всяком случае, если судить по сводкам. И тем не менее, население покинуло эти районы. Видимо, поддавшись общей панике.

— Кладбище, — сказала Леля.

Она была права. Я опять чувствовал то же самое. Солнце стояло уже высоко, начинало припекать, редкий болотный туман, царивший в городе, незаметно рассеялся, проступило синее небо, но ощущение было именно как от кладбища. Хотя как раз в новостройках мы встретили первых людей.

Произошло это неожиданно.

Мы брели по широкой улице, ведущей на юго-восток, и вдруг неподалеку от перекрестка, из стеклянного магазина с надписью «Промтовары» вынырнули трое мужчин в рабочих комбинезонах. Все трое были коренастые, неповоротливые, угрюмые, чем-то даже, как братья, похожие друг на друга — в тяжелых армейских ботинках, с ломиками в руках. И у каждого из них за спиной висело по объемистому рюкзаку.

Они увидели нас и остановились, как вкопанные.

Мы тоже остановились.

До этого мы почему-то не сталкивались с людьми. Попадались только «мумии»: десятки и сотни «мумий», лежащих на улицах. Высохших, потемневших, рассыпающихся во прах. А живых людей не было.

Эти — первые.

— Ого! — наконец сказал старший.

Я засунул руку в карман и достал пистолет. Я не стал его наводить, не стал щелкать предохранителем и демонстративно передергивать затвор. Я просто держал его у бедра. Так, чтобы видели.

На всякий случай.

У них, вероятно, тоже что-то было. Потому что старший мужчина тоже сунул руку за пазуху. Но доставать ничего не стал. Наверное, передумал.

— Ну как там вообще? — спросил он.

— Плохо, — ответил я.

— Мертвецы, чудовища?

— Всякое попадается…

— А радиация? — спросил мужчина.

— Что — радиация? — не понял я.

— Говорят, там — радиация страшная…

Я пожал плечами:

— Никакой радиации нет. Я, по крайней мере, ничего об этом не слышал…

Двое крайних мужчин сразу же посмотрели на старшего. А тот усмехнулся:

— Ясненько. Тогда — извините за беспокойство…

Все трое тут же развернулись и ушли в просвет между домами.

Шаги их затихли.

— Могильщики, — сказала Леля.

И снова она была права. Это были могильщики. Те, которые сейчас хлынут в город и разорят его окончательно. Так что — ничего не останется. Пустошь. Болотистая равнина.

Может быть, это и к лучшему.

— Да, — сказала Леля.

Затем мы еще довольно долго брели новостройками. Простирались они, казалось, без всяких границ. После каждого пройденного нами квартала я думал, что уже — вот-вот, но за группами блочных параллелепипедов открывались все новые и новые микрорайоны. Здания в них торчали, как спичечные коробки. Разбегались проспекты, нависали железнодорожные мосты. В окнах бесчисленных этажей блистало солнце. Раньше я и не подозревал, что город так сильно разросся. Прямо-таки до ненормальных размеров. Было в этом что-то патологическое. Неудивительно, что сердце его, в конце концов, не выдержало. Омрачилось сознание, душа начала распадаться. И в итоге он превратился в дикого Зверя. А теперь и Зверь отправился в небытие, — захватив с собою часть нашей жизни. Что-то кончилось. Что-то кончилось навсегда. Я не знал, как это правильно сформулировать. Чтобы сформулировать, нужны какие-то силы. А сил у меня не было. Я еле тащился. Очень тяготила духота. Ослепляло надрывное летнее марево. Жара наваливалась — просто убийственная. Тем более здесь, среди безликого камня. Леля непрерывно, как рыба, вынутая из воды, открывала рот. Воздуха явно не хватало. Было ясно, что долго мы не выдержим. Но, к счастью, новостройки стали постепенно отодвигаться назад. Отодвигались, отодвигались и совсем отодвинулись, превратившись в разнокалиберную каменную череду. Асфальтовая дорога тоже оборвалась. По обеим сторонам раскинулись бескрайние луговые просторы. Кое-где виднелись среди них грядки с капустой. По-моему, совершенно заброшенные. Впрочем, я в этом не разбираюсь. Пахло черноземом, горячими травами. Далеко на горизонте синел мрачноватый лес. До него было, наверное, километров пятнадцать. Здесь мы поняли, что идти больше не можем и в изнеможении повалились рядом с какой-то канавой.

Леля сказала:

— Вот интересно. Я всегда думала: а что находится там? Там — это значит за пределами города. Мы об этом ничего не знаем. Мы знаем только город и прилегающие к нему районы. А ведь существует еще целый мир. Целый мир, и в нем живут миллиарды людей. Я не хочу сказать, что они живут лучше, чем мы, но они живут как-то иначе. И меня всегда интересовало — как именно? Мы действительно об этом ничего не знаем. Так сложились обстоятельства. Мы с рождения были как будто заключены в каменную скорлупу. А теперь эта скорлупа разрушена. И я думаю, что ничего страшного не произошло. Город погиб, но зато открылся целый мир. Что-то кончилось, но зато что-то и начинается. Извини, я не могу сейчас сказать точнее. Я сама этого не понимаю, я только чувствую. Главное, что перед нами — открылся мир. Мы с тобой сейчас отдохнем и пойдем по дороге. И пойдем, и пойдем — пока не придем куда-нибудь…

— Ладно, — сказал я.

В се словах что-то было. Впрочем, я все равно не мог предложить ничего другого. Я вообще не мог ничего предложить. Я лежал, и меня обволакивала сладкая дрема. Точно низменные дурные воспоминания, отодвигалось прошлое. «Мумии», болото, артобстрел. Василек, Маргарита, свихнувшиеся генералы. Думать об этом не хотелось. Было жарко. Трещали в траве кузнечики. Суетливый муравей побежал у меня по ладони и — сорвался, видимо, не удержавшись.

Я не знаю, сколько это продолжалось, но Леля вдруг цепко