Паштет резко нырнул куда-то вбок и быстро вернулся с добычей – выдернутой из толпы Иркой, делано отбивающейся от довольного похитителя.

Справа от нас классная, деликатно приглушив голос, пропесочивает смурного Резника. Я покосился, прислушиваясь:

– Семен, ты пойми, у тебя в жизни больше не будет возможности сходить на первомайскую демонстрацию в год шестидесятилетия Октября! Все! Один только раз в жизни такая возможность выпадает!

Она улыбается чуть смущенно и жалостливо, ей неудобно, что приходится прилюдно разжевывать очевидные вещи. Сема хмурится, понимая, что от демонстрации не отвертеться. Он уже смирился с этим и недовольно бурчит в ответ «да как-то не очень-то и хочется» лишь по инерции.

Перевожу взгляд чуть дальше и невольно, словно от укола, вздрагиваю, опять встретившись с умными и внимательными глазами Гадкого Утенка. Вот уже пару недель я чуть ли не ежедневно ловлю на себе этот бросаемый издали взор, то спокойно-оценивающий, то пугающе-мечтательный, и опасаюсь браться за толкование сокрытых в нем смыслов. Чур меня, чур…

Черная челка резко мотнулась, и Гадкий Утенок двумя быстрыми шагами скрывается в шевелении толпы, а я, нервно сглотнув, возвращаюсь к идущей в нашей компании беседе.

– Нет, – ровно говорит Яся, – я никуда не поеду, мне и в городе летом хорошо. Буду на залив ездить в Солнечное, а потом, в июле, начнется чемпионат СССР по шахматам, тут меня и насильно не увезешь. В зал турнирный буду ходить, тренер обещал пропуск достать.

– Эх, – мечтательно тянет Паштет, – мне бы перейти в девятый… И спокойно уйду в поход. Мы в Литву, в заповедник на месяц идем, в июле. Там просто сказка…

– А ты? – требовательно теребит меня Тома.

– А я… – При мысли о надвигающейся осени настроение стремительно портится. – А я в Латвию, а потом на море с родителями. В августе к Пашке, может быть, на Валдай на неделю заеду перед школой.

– Давай! – обрадовался Паштет. – За грибами походим, на рыбалку сплаваем.

– Тони! – заприметил я проходящего мимо Веселова. – Куда поступаешь-то?

– А никуда, – добродушно улыбнувшись, открывает тот секрет. – На завод к отцу пойду, а потом – в армию.

– С ума сошел?! – хором ахнули девушки.

– Не-а, – доверительно улыбнулся он. – Я по партийной линии хочу пойти. Надо побыть рабочим, там в партию вступить… А после армии на вечерний в универ поступлю, затем партийную школу окончу. Да что вы так вскинулись-то? Нормальный рабочий как профессор может получать. Да на заводе вообще здорово, мне нравится. У меня отец турбинные лопатки точит, работа очень тонкая, интересная. У нас семейные рабочие династии приветствуются, так что я к нему и пойду на обучение. Все вообще отлично складывается, со всех сторон. Женюсь, на очередь встану, года через четыре квартиру получу, все пучком будет!

– Карьерист, короче, – пошутил я.

– Да нет, – он резко посерьезнел, – нравится что-нибудь важное делать.

Внезапно, без какой-то очевидной команды, колонна пришла в движение. Музыканты, прервавшись на полутакте, отвязно грянули «Прощание славянки» в джазовой обработке, и беззаботная улыбка вновь прокралась на мое лицо. Мимо проплыл сначала Томин дом, потом – родная подворотня, мы взобрались на вершину Измайловского моста, и впереди блеснула игла Адмиралтейства. Я вскочил на поребрик и оглянулся назад.

– А меня?! – тут же возмущенно задергала меня снизу Тома.

Я протянул ей руку и затянул на высокий, чуть ли не на полметра возвышающийся над пешеходной и проезжей частью, поребрик. Вместе озираемся, возвышаясь над толпой.

Поверхность людской реки, густо текущей к Дворцовой, обильно усыпана разноцветными надувными шарами, портретами членов КПСС и кумачовыми транспарантами с лозунгами. По осевой линии, возвышаясь, подобно большим жукам над муравьями, медленно ползут установленные на платформах ЗИЛов и ПАЗов изощренные агитационные инсталляции, вызывая в памяти бразильские карнавалы. Взгляд человека с жизненным опытом легко отыскивает приметы организации: ворота во дворы по маршруту следования надежно заперты, серьезные люди с непреклонными лицами на перекрестках одним своим видом пресекают поползновения сачков уйти вбок. Вперед, только вперед – другого нет у нас пути…

Впрочем, предстоящая полуторачасовая прогулка, похоже, никого не тяготит. К выходному добавлен еще один праздничный день, а дома ждут миски традиционного оливье и сельди под шубой.

Школьная колонна быстро размылась, перемешавшись с другими. Подростки, включив третью космическую, ушуршали в голову колоны и даже дальше, оставив неторопливо гуляющих учителей далеко позади. Вот за разговорами и шутками промелькнула улица Майорова, и впереди, за непопулярным памятником Николаю Первому, показался серый фасад «Астории».

С досадой обнаруживаю, что на ботинке развязался шнурок, и приотстаю, отступив к обочине. Вроде и недолго завязывал, но, когда поднял голову, моей компании и след простыл.

Я заметался по колонне, как пес, потерявший в толпе след хозяина. Сначала рванул догонять, но на повороте к Дворцовой наткнулся на хвост Адмиралтейского района; развернулся, прошил демонстрацию в обратном направлении и минут через семь наткнулся на неторопливо идущих учителей. Очевидно, они не могли бы нас обогнать… Снова помчался вперед и скоро тоскливо замер на углу, вглядываясь в проплывающий мимо людской поток. Бесполезно, похоже…

В очередной раз бросил взгляд вдоль колонны и почувствовал, что рядом со мной кто-то встал. Повернул голову, и мои брови удивленно поползли вверх. Вот тебе на – опять Гадкий Утенок…

– Здравствуй, – храбро выдавила она из себя, чуть задрав вверх подрагивающий подбородок. Половину слова сказала, половину просипела шепотом и замерла, испуганно поблескивая из-под вороной челки выразительными темно-карими глазами.

– Привет, – отозвался я и затравленно зашарил по толпе взглядом, выискивая знакомые лица. Мне еще только слухов о такой подружке не хватало.

Она подождала, пока я вновь взгляну на нее, и сказала:

– Тома.

– Где?! – воскликнул я, вновь принимаясь озираться.

– Я – Тома, – уточнила с легкой укоризной.

– Да? – Я с изумлением посмотрел на нее. – Везет же мне на Том…

– Хорошо, что ты это понимаешь, – серьезно покивала она.

Я тяжело вздохнул, расставаясь с надеждой найти в этой сутолоке своих.

– Ну пошли, что ли, Тома…

– Пошли, – согласилась она обрадованно и попыталась заглянуть мне в лицо.

Я чуть отвернулся, закатывая глаза к небу. Придется немного потерпеть этого ребенка… Достал из кармана пластинку цитрусового «Ригли»:

– Угощайся.

– Спасибо, – почти напела она благодарность и, осторожно откусив треть, аккуратно завернула остальное в фольгу и припрятала в карман.