— Что еще? — спросила она недовольно.

— Где это? — Андерсон ткнул пальцем в фотографию с бревнами.

— «Виктория-гарденз». Во время бури упало дерево, и мы организовали соревнование по расчистке территории между скаутами и «Бригадой мальчиков». Были даже денежные пожертвования. А что? Вы знаете, что ваши люди вскрывают полы в туалетах?

— Да, они ищут незаконные вещества. — Он чихнул: ее волосы пахли каким-то дурманом. — А ключ к «Виктория-гарденз» хранился здесь?

— Откуда мне знать?

— Здесь? — Он повысил голос, чтобы показать, что не шутит.

— Возможно! — ответила она ему в тон. — Парк же закрывается.

— И у кого были ключи? Подумайте, это очень важно!

Лиза ладонью обхватила горло, стараясь успокоиться.

— Я правда не знаю. Или у Джорджа, или у Тома — они помоложе и занимались организацией.

Андерсон громко выругался.

— Значит, можно было изготовить дубликаты, а оригиналы вернуть. — Если бы они выяснили это сразу после обнаружения тела Линзи, расследование уже было бы завершено. — А эти снимки висят здесь в определенном порядке?

Голос Лизы задрожал.

— Нет. Это «Кружок еврейских женщин» с раввином Шаффером. Они…

Послышался стук в дверь, и в проеме показалась массивная фигура Бэрнса. Он держал конверт, к которому пальцем прижимал записку.

— Наконец-то! Извините, Лиза, вы не оставите нас одних? Разговор у нас конфиденциальный. — Лиза вышла, закрыв за собой дверь. — От Костелло что-нибудь есть?

— Нет.

Андерсон высыпал содержимое конверта на стол.

— О’Хара просил ознакомить с этим, а Куинн просила сразу позвонить по этому номеру. — Он передал записку. Андерсон взглянул и нахмурился — код города был ему не знаком.

— Где это?

— Сторнуэй. Тот же код, что и у моей тети Долины. Это телефон пастора. Костелло уже разговаривала со священником, но Куинн говорит, что вы должны переговорить сами.

Андерсон сунул записку во внутренний карман пиджака и перевел взгляд на стол, где лежало содержимое конверта.

— Понятно, — сказал он, разглядывая фотографии. Он принял бы их за снимки видавшего виды бетона, если бы не знал, что это фотографии спины Арлин.

Кто-то обвел кружком крестообразную выемку на поверхности кости. На другой фотографии, гораздо более зернистой, этот же фрагмент был сильно увеличен. Выемка тоже была обведена кружком, показывающим движение по часовой стрелке.

— Что это значит? — поинтересовался Бэрнс.

— Это значит, что нож повернулся, когда входил, — ответил Андерсон.

— Так сказал О’Хара по телефону? — спросил Бэрнс, обводя толстым пальцем позвонок на снимке.

— Я уверен, что именно так.

Бэрнс переступил с ноги на ногу.

— Тогда растолкуй. — Бэрнс был не самым сообразительным, но в здравомыслии ему было не отказать.

— Возможно, сэр, нож повернулся не тогда, когда входил, а когда выходил.

— А что, есть разница?

Бэрнс провел рукой по животу, показывая, что вспарывает его, и Андерсон вздрогнул.

— Нож для таких целей имеет канавку посередине лезвия для отвода крови, иначе застрянет. Засасывание… Нужно повернуть нож, чтобы преодолеть силу засасывания.

Представив, о чем шла речь, Андерсон почувствовал приступ тошноты. Он взял лист бумаги со стола Лиска и протянул Бэрнсу.

— Нарисуй его. Нарисуй в натуральную величину. О’Хара говорит, что мы ищем нож с шириной лезвия в два с половиной сантиметра и длиной семнадцать с половиной, с отломанным кончиком в два миллиметра и пилообразным лезвием.

Бэрнс стал быстро рисовать.

— Охотничьи ножи, штыки — они все сделаны на один манер, у всех есть бороздка для крови, — сказал Бэрнс. — Какие там были размеры — еще раз? И вы хотели с пилообразным лезвием… — Он улыбнулся.

Андерсон показал на нож Шона, завернутый в белый платок Малхолланда.

— Он длиннее и у́же. Но мы все равно отдадим его на экспертизу. Я не доверяю этим размерам. Что скажешь? — обратился он к Бэрнсу. — Я помню твои слова об остроте лезвия, которое могло разрезать кожаный ремень…

Бэрнс внимательно осмотрел нож.

— Он достаточно острый, — подтвердил он, потрогав лезвие через платок большим пальцем. — И немного поврежден на конце; может, им пользовались как рычагом, может, чтобы открыть банку. Но я не думаю, что это наше оружие, сэр. Он недостаточно мощный. Слишком длинный и слишком легкий.

— Да, Кристофер Робин не оставил бы без присмотра нож со следами крови.

Вернулся Малхолланд, хлопнув дверью.

— Только кровь на нем есть, — сказал он и показал на пластиковый пакет, в который соскребли мелкие бурые хлопья с лезвия.

— Я имел в виду, что он не настолько глуп, чтобы разбрасываться ножами. Думаю, что кровь скорее всего самого Мактайернана. Он же действительно порезался. Бэрнс, отвези его прямо сейчас на экспертизу. За ним должны были прислать полицейского, но его до сих пор нет, а ждать мы больше не можем. Чем раньше все прояснится, тем лучше. Кое-кто или совершенно невиновен, или слишком умен. Но прежде чем уйти, ответь-ка: ты действительно вырос на ферме?

— Да, сэр, — ответил Бэрнс.

Андерсон опять начал мерить кабинет шагами.

— Значит, разделка туш животных, потрошение — с этим знакомы только фермеры, егеря, солдаты?

— Вроде того, сэр. Обычные люди этого не знают и не умеют. — Бэрнс продолжал быстро рисовать.

— Тогда ответь мне на один вопрос — «да» или «нет». Будет ли плотник, родившийся и выросший в Глазго, любитель футбола и бега, интуитивно знать, как это сделать? «Да» или «нет»?

— Интуитивно? Нет!

— Это все, что я хотел знать. — Андерсон задумался: слова Бэрнса ему что-то напомнили. В глубине памяти всплыла полка книг, потрепанные и зачитанные справочники, но он никак не мог вспомнить, где именно это было. Здесь прослеживалась связь с сельской местностью, с умением обращаться с ножом, с жизнью на природе, со стремлением исправить зло на добро самым жестоким образом. Как выразился Макалпин — «запах моральности»…

— Сэр, мне удалось… — начал было Малхолланд, но его прервал звук громко распахнувшейся входной двери и приглушенные голоса.

Дверь в кабинет открылась, и вошла Костелло.

— Прибыла для несения службы, сэр!

Хотя ее щеки раскраснелись и она старалась выглядеть беззаботной, Андерсон видел, что она так и не отошла от испуга. Облегчение сменилось гневом.

— Костелло, ты за это еще ответишь!

— За что? — спросила она.