В командах Кронштадта, морских и сухопутных, участились случаи подачи общих претензий (большею частью неосновательных) всем кагалом: то жаловались на ближайших начальников, требуя их смены, то на дурную пищу, то на экипажные порядки. Причем команды не расходились до тех пор, пока не получали удовлетворения. Из разных концов получались известия о волнениях, в деревнях, в войсках и о еврейских погромах. В обществе ощущалось тревожное, нервное напряжение.

Между тем Япония посылала России ноту за нотой, предлагая нам протекторат Манджурии, а ей предоставить Корею, убрать из Сеула русских министров и оставить двор корейского короля. Наше правительство молчало, игнорируя ноты, считая, что маленькая Япония не отважится поднять руку на Великую Россию; а к тому же вернувшийся из Японии военный министр генерал Куропаткин доложил Царю, что он был принят миролюбивыми японцами очень радушно и что Япония и не помышляет о войне. Между тем наместник на Дальнем Востоке адмирал Е.И. Алексеев, зная от капитана 1 ранга Русина — морского агента в Токио, что Япония готова к войне и начнет ее в начале 1904 года, настойчиво требовал скорейшей присылки судов и вооружения для Порт-Артурской крепости. Лишь только в морских кругах столицы и Кронштадта не было сомнения о скорой войне: возвращавшиеся с Востока офицеры были очевидцами явно враждебного отношения японцев к нашему флоту и спешных работ в японских портах и арсеналах. Уже в 1896 году Великий Князь Александр Михайлович подал Государю обстоятельную записку о необходимости спешной постройки судов к 1904-му году — ко времени, когда Япония начнет войну с Россией. Но доклад Куропаткина всех успокоил, хотя в воздухе пахло войной.

ЯПОНСКАЯ ВОЙНА

Настал 1904-й год. Печальный год! Он был началом крушения и гибели России! Трудно поверить, но это правда: при Высочайшем Дворе на январь было назначено три больших бала: 12-го, 19-го и 26-го числа. На втором придворном балу, 19 января, я был по служебной обязанности как командир экипажа.

В морозную январскую ночь 19-го весь Зимний дворец сиял миллионами электрических огней. Скользя по зеркальному паркету великолепных зал дворца, двигалась и жужжала трехтысячная толпа нарядных, богато разодетых дам, со шлейфами и голыми плечами; статс-дамы, украшенные орденом Св. Екатерины, фрейлины с брильянтовыми шифрами в красных бархатных придворных «робах»; кавалеры в парадных мундирах: чины двора, дипломатический корпус, министры, сенат, петербургская гвардия и флот. В Николаевском зале на эстраде расположен оркестр Придворной капеллы в красных мундирах. К 9 часам все стараются протиснуться к дверям внутренних покоев, откуда сейчас выйдет Государь и вся царская фамилия попарно и под звуки полонеза откроет бал. В этот вечер Царь был в белом кавалергардском мундире и шел с В. К. Марией Павловной, а Императрица Александра Федоровна с В. К. Владимиром Алексеевичем, затем по старшинству следовали парами: В. К. генерал-адмирал Алексей Алексеевич с

В. К. Ксенией Александровной и прочие великие князья и княгини.

Второй тур полонеза кавалеры менялись: Императрица шла с французским послом, а третий — с германским. После полонеза начались легкие танцы — вальсы, в которых царская фамилия участия не принимала. В это время в других залах были установлены столы, сервированные тортами, конфетами, фруктами и шампанским, возле которых толпились тысячи гостей, не принимавших участия в танцах, тут же подавался чай и прохладительные напитки.

Около 10 ч вечера, незадолго до ужина, в одной из зал я стоял в кружке нескольких морских офицеров; адмиралов Чухнина, Паренаго, Бирилева, Рожественского и др. Говорили о предстоящей войне: кто-то передавал слух о том, что адмирала Чухнина предполагают командировать во Владивосток начальником Тихоокеанской эскадры. Недалеко от нас стоял японский посланник, окруженный своими чиновниками, и вполголоса о чем-то они шептались; спустя несколько минут к ним подошел японский младший чиновник и подал посланнику телеграмму. По прочтении все они вместе двинулись медленно к выходу и ушли из дворца, не дожидаясь ужина. Оказалось, что в эту ночь японский посланник получил ноту о разрыве дипломатических сношений с Россией, послал ее сейчас же нашему министру иностранных дел, а сам со всею миссией уехал ночью через Финляндию в Швецию. А во дворце бал был в полном разгаре — все сели ужинать… Государь обходил столы и беседовал любезно с гостями. Никто не заметил отсутствия японцев. Они в этот час уже были на Финляндском вокзале.

Утром слух о разрыве дипломатических сношений с Японией быстро разнесся по всей столице. Все волновались: по улицам сновали курьеры, в министерских канцеляриях текущая работа валилась из рук, чиновники, сбитые с толку, делились между собой тревожными слухами. Военный министр и граф Ламсдорф поскакали с докладами в Царское Село. Но там еще надеялись, что войны не будет, что вчерашняя нота о разрыве сношений есть только угроза Японии; однако, какая дерзость! с целью вынудить ответ на предложение ее о разделе влияний. Но третий придворный бал, назначенный на 26 января, догадались, однако, отменить. Но у нас в Кронштадте никаких сомнений не было, и мы считали себя в войне с Японией. Ходили уже слухи: кто будет назначен в Порт-Артур, а кто во Владивосток. Каждый думал о том, какую роль он сыграет в предстоящей войне. Говорили о Макарове, о Скрыдлове, о Чухнине. В Кронштадтском штабе составлялись списки командиров и офицеров для пополнения комплекта на судах, зимующих в «вооруженном резерве» в Артуре и Владивостоке. Молодежь волновалась, забегая в штаб, опасаясь, чтобы не пропустили — не остаться бы в Кронштадте.

Из Морского Корпуса был сделан ускоренный выпуск, и мой сын Евгений в 18 лет был произведен в мичмана и приехал в Кронштадт. В Артуре наместником сидел адмирал Алексеев, эскадрой командовал адмирал О.В. Старк — мой бывший командир на «Мономахе», и только когда наше посольство (барон Розен) из Токио переехало в Артур, адмирал Алексеев, не дождавшись приказания из Петербурга, своею властью приказал всему зимующему флоту начать кампанию и выйти на рейд. Главнокомандующим был назначен сам министр Куропаткин, и вот он поехал по России собирать иконы.

«И грянул бой, жестокий бой!». В ночь на 26 января японские миноносцы, подкравшись на Порт-Артурский рейд, атаковали нашу эскадру и подорвали минами три корабля: «Ретвизан», «Цесаревич» и «Палладу». Телеграмма об этом, как гром, поразила нашу столицу. «Как? без формального объявления войны! — возмущались наши дипломаты. Это подлость! Это небывалый случай в истории дипломатических сношений! Они обязаны были предупредить нотой!» и т. п. «Ну да! вот теперь посылайте ей ноту, а она нам посылает снаряды!» — отвечало возмущенное общество и некоторые более смелые газеты, за что были оштрафованы цензурой.

Первым делом было приказано во всех церквях отслужить молебны «о даровании победы». Все нарядились в мундиры и потянулись в храмы. У нас в Кронштадте собрали всех в манеж, и перед молебном адмирал Макаров, чтобы подбодрить команды, сказал воинственную речь. В это же время на рейде Чемульпо (возле Сеула) затопили сами себя два наших корабля: крейсер «Варяг» и канонерка «Кореец», отказавшиеся вступить в бой с отрядом из четырех крейсеров адмирала Камимуры, команды были пересажены на французский крейсер и увезены в Сайгон. Началась спешка — собирали команды, грузили оружие, снаряды, патроны и потянулись из обеих столиц и пороховых заводов тяжелые поезда на Дальний Восток по Сибирской дороге.