Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Юродствующий старичок сквозь лукавые щелки глаз глядел на нас, приплясывая на жабе.
И когда надежда на спасение рухнула, статуя медленно повернулась, отползая к стене. Под ней зиял провал.
Как это там у даосов? – «Вот что такое путь»…
Когда я с неимоверным трудом, обливаясь потом сдвинул чугунную крышку люка и высунул голову наружу, то первое, что я увидел, было дуло нацеленного мне в лицо пистолета. Я зажмурился.
– Вылезай, Чернов, – услышал я и осторожно открыл глаза. Надо мной стояла Анна и держала в руке пистолет.
– Ты будешь стрелять? – мне очень нужно было знать правду.
– Хватит паясничать, дитя подземелья, – Анна щелкнула предохранителем и сунула оружие под ремень.
– Здесь свои, – сообщил я Аиде на ее вопросительный взгляд снизу, и мы полезли наружу.
Нет, все-таки Верховный Магистр был человек издевательский. В том смысле, что любил поиздеваться. Устроить тайный выход из лаборатории в дом своей бывшей прислуги – ну не идиотизм? Впрочем, зато прислуга верно сторожила дом даже после смерти хозяина.
– Как вы здесь оказались? – хором спросили мы друг друга, когда люк был закрыт.
Аида стояла позади меня, держа руки за спиной, как арестант. Ноздри ее раздувались, мышцы напряглись, но она молчала. Я хотел заслонить ее от Анны, защитить, но Аида сделала шаг вперед, и они ненавидяще уставились друг на друга. Я физически ощутил, как между ними проскакивают заряды ненависти и подозрения.
– Моя сестра, Анна.
Та тряхнула головой и прислонилась к стене.
– Аида… мой друг.
Аида еще раз метнула в Анну угрожающий взгляд и, по-прежнему держа руки за спиной, шагнула к дверям.
Я не хотел ее терять, но не знал, как остановить.
– Она так и уйдет? – Анна повела подбородком в ее сторону.
– Ты уходишь? – это все, что я смог «родить».
– Да. – Аида повернулась к Анне спиной, и только я знал, чего ей это стоило.
– Постой…
Но Аида сделала шаг в сторону двери.
«Нет!» – хотел крикнуть я ей.
Но Аида уже шагнула в темноту.
– Мы встретимся?
Ниточка из моего сердца потянулась за ней.
– Как договорились, – ответила она, не оборачиваясь, и закрыла за собой дверь.
Ниточка натянулась до предела, и в том месте, откуда она начиналась, я ощутил боль. Наверное, так чувствуют себя грудные младенцы, когда мать покидает их, оставляя наедине с миром. Она ушла, и я не знал, увижу ли я ее еще.
– Ты и с ней спал? – Анна, не меняя позы, с интересом следила за выражением моего лица.
– Нет. С ней спал мой отец.
– О, Господи, – Анна обхватила голову руками, да так и застыла.
– Да-да, и с ней тоже.
Я прошел в комнату, едва не задев Анну плечом. На низком диванчике, задрав коленки, сидел Петя и смотрел на меня широко распахнутыми глазами.
– Добро пожаловать! – сказала мне Анна в спину, и я застонал.
– Сергей, Слава Богу, ты жив, – заголосил Петя, барахтаясь на диване в попытке встать.
– Сиди уж.
Но Петя уже вскочил, и, зардевшись как маков цвет, бросился мне на шею.
Я похлопал его по пухлой спине, пожал его мягкую руку, выслушал подобающие случаю слова и плюхнулся на диван.
Петя, опасаясь новых плюшевых объятий, присел на подлокотник.
Анна успела закурить и устроилась на стульчике возле стола, покрытого расшитым узбекским покрывалом.
– Ну что, господа хорошие, как дела?
Я действительно был рад им, но оборванная Аидой ниточка тихо сочилась кровью моего сердца.
– Мы ждали тебя, – немедленно доложил Петя, и в его безмятежных глазах я обнаружил чистую радость.
– Мы ждали тебя, – повторила Анна, и в ее голосе радость от встречи со мной смешалась с горечью осознания того, что лучше бы нам никогда не встречаться.
– Я пришел, – ответил я и широко улыбнулся, отбросив со лба грязные крашеные волосы. – Что будем делать дальше?
– Надо выбираться в Москву. Я получила сообщение: там большие проблемы. Нам лучше вернуться.
– Но я еще не нашел препарат! Разве мы не за этим приехали?
– Что с завещанием, Сережа? Ты же ушел за ним?
– Меня похитили. Завещание отобрали. Я сбежал.
– А подробнее?
– Налей чайку, я расскажу.
И когда Анна разлила зеленый чай и мы взяли в руки по пиале, я приступил к рассказу. К одной из версий рассказа, чтобы быть точным. Ведь я не настолько наивен, чтобы рассказывать о Владимире Николаевиче, об убитых стариках, о рисунках на тетрадном листке и о крысиных детях. И о медальоне, который предательски колол мне бедро под прикрытием выпущенной из штанов рубашки и который мне надо было немедленно спрятать.
Когда я замолчал, Петя с Анной, покачав головами, поохав и поахав, рассказали мне о том, что случилось с ними. Об уходе из гостиницы, о ночевке у цыган, о бегстве оттуда. Конечно, Анна не преминула сообщить о Пете в женском платье, и о его страданиях по этому поводу.
– А почему вы оказались здесь?
– Это дом одного человека. Сторожа на заброшенном кладбище. Он был для отца как… денщик, что ли. Или как прислуга.
– Как келейник, – подсказал Петя.
– Он служил отцу до самой смерти, служил тайно, так чтобы никто не знал. Когда-то отец спас ему то ли честь, то ли жизнь – я не знаю, – и тот был готов ради отца на все.
«Слишком многие, как я посмотрю, были готовы ради отца на все», – подумал я, но вслух ничего не сказал.
– Он иногда выполнял разные деликатные поручения, а жил здесь. Я думала, что он еще жив, пришла сюда. Ключ лежал в щели забора, как всегда, а вот домик был пуст. Но домишко явно обитаем: нет пыли, есть вода. Теперь, когда ты вылез отсюда, я понимаю почему. Кстати, ты точно ничего не нашел? – взгляд Анны буквально впился в меня, и я разозлился. Потому что она все время ловит меня. Потому что она – человек, а я – крыса. Потому что она выгнала Аиду.
Мы еще потрепались немного, а потом я протрубил отбой. Все вопросы отложили до утра и разошлись по комнатам. То есть Петя остался в кухне с диваном, а мы уединились за перегородкой в так называемой спальне.
Петя все понял, но во взгляде, которым он провожал Анну, я увидел… Не только у меня сегодня кровоточило сердце.
* * *
До самого рассвета я кувыркался с Анной с таким упорством, как будто от этого зависела моя жизнь. Вначале она сопротивлялась, потому что не могла спать с братом. Но я-то знал правду! И мне доставляло жгучее наслаждение то, что она по-прежнему считает себя дочерью моего отца, и то, что это причиняет ей муку, и то, что она не может победить свою животную страсть ко мне и к моему телу.