Зуб подождет до понедельника, срочной хирургии не требуется. Китаянка в трех экземплярах подписала какие-то бумаги и велела ждать снаружи, когда кассир назовет мой номер.

В очереди человек тридцать и еще несколько быков, но я устал и не буду подсчитывать, за сколько времени доползу к окошку, если на человека – примерно две минуты. Ну да, час. Не сдержался.

Я закрыл глаза; когда все закончится, смогу легитимно не открывать их несколько часов в урбанистической утробе дома с двойными рамами. Ах да. Мой дом. Сколько я смогу там прожить, раз ухожу из «МиЛ»? И чем платить за жилье, в которое перееду? А моя репутация? Неужто нечего прихватить с собой из этого кошмара? Тесланет. Точно. Два лимона наличными за продажу друзей. Лучше, чем ничего.

Я старался не пукнуть – довольно трудно, поскольку соседний стул ходил ходуном. Какой-то старик неустанно ерзал, удобнее пристраивая тощие ягодицы.

– Я тебя разбудил, Джейми? – спросил он. Ебическая сила. Эзра Бирнбаум. – Я увидел, что ты спишь, и старался потише.

Я потрясенно молчал.

– Ты поранился? – нежно спросил Бирнбаум.

– Ничего страшного. Губу рассек. Четыре шва. – Из-за остатков анестезии говорил я невнятно. Будто пьяница.

– Я рад, что ничего серьезного. Все равно прочитаю за тебя «Исцели»[216].

– Спасибо, мистер Бирнбаум. – Почему Эзра так мил?

– Ты и впрямь хреново выглядишь, сынок. Подрался или как?

– Или как. Тяжелая выдалась неделька.

– Не говори, – согласился Бирнбаум.

– А вы тут почему? – спросил я, будто мы сокамерники.

– Дочь. Рожает. Тридцать часов уже.

– Мазл тов, – сказал я. – По крайней мере, это вас отвлечет от… – Я умолк, затормозив на неловкой паузе. Бирнбауму хватило конгениальности на двоих.

– Это благословение Божье, да. Надо выговориться, иначе лопну.

– Послушайте, мистер Бирнбаум. Я хотел вам сказать, как мне жаль…

– Из-за фотографий? Не переживай.

– Нет, я серьезно, – заупрямился я. – Простите за все. За рекламу, за пиар-кампанию. Вы были с самого начала правы.

– Я был прав? В чем я был прав? – Он поднял брови и улыбнулся.

– Все свихнулись. Как вы говорили? Бешеные Пароксизмы?

– Понравилось? – засмеялся Бирнбаум. – Я знал, что в эфире задержится.

– Но это правда. Все очумели. Тотальная мания.

– И по-твоему, ты в этом виноват?

– Ну, как бы, – признал я.

– Ерунда. Такое случается.

– И вы так спокойно говорите?

Эзра выудил из кармана флакон с таблетками.

– Видишь? Пару месяцев назад мой врач меня посадил наконец на золофт[217]. Пока дозу вычисляли, намучились страшно. Слишком много – я дергаюсь. Слишком мало – не разрывается депрессивный цикл. И тут меня осенило. На самом деле, я же просто психофармаколог от экономики. Пусть по трубам течет достаточно капитала, чтобы люди не теряли оптимизма, а экономика стабильно росла. Не слишком много – иначе рост маниакальный, а в итоге инфляция. И не слишком мало – сложно брать займы, а в итоге спад.

– Но экономика – не просто психология, мистер Бирнбаум. Это реальная штука. На капитале компании растут.

– Нет-нет, Джейми, это лишь модель. Расслабься. Как она действует, никто не знает. Во всяком случае, после отказа от золотого стандарта или появления международных рынков. Макроэкономика, сынок, – не наука, а религия. Сплошное настроение. В этом суть. Моя задача – ну, была, – поддерживать стабильность. Не решать мировые экономические проблемы, а не допустить, чтоб они вышли из-под контроля. Посредством осторожного регулирования.

– Но ведь благосостояние справедливее всего распределяется при свободном рынке? Нас в школе учили – чем более открыта система, тем более она в итоге стабильна. Как в природе.

– Рынок – не природа, Джейми. С чего ты взял? Даже будь оно так, природа разве способствует выживанию сильнейшего? В результате эволюции получается масса отнюдь не оптимальных ситуаций. Если природа ведет к выживанию сильнейшего, откуда у нас взялась операционная система Windows?[218]

– «Майкрософт» жульничала. Ее потому в суд и отволокли. Чтоб играла по правилам.

– А кто следит за соблюдением правил в природе? Бог?

– Природу не обжулить, – убежденно сказал я.

– С легкостью. Зачем и нужна цивилизация. Чтобы молодые не подмяли старых, а сильные не заменили слабых. Пока сильные и молодые не ослабеют и не постареют настолько, что сами станут зависеть от тех же правил. Цель игры – обжулить природу. Законы поддерживают «статус кво». А кто устанавливает законы, знаешь?

– Кто?

– Мы, Джейми. Евреи.

– Да ладно.

– Правда, – сказал Бирнбаум. – Откуда ноги растут у американской законодательной системы? Из талмудических законов. Своей земли нам не полагалось, так что мы стали специалистами по торгам и сделкам. Адвокатами и банкирами.

– Но мы же не правящий класс. Ну, то есть евреи богаче некоторых, но не супербогачи. Никогда не были. Мой дед сюда приехал без гроша.

– Не сомневаюсь. Наверняка в жуткой спешке, а? Почему, как ты думаешь, мы отовсюду бежали? Вавилон? Испания? Германия? Потому что мы избранный народ?

– Ну и почему? Потому что у нас всемирный заговор? – Я разозлился.

– Мы показываем людям, почему не нужно искать от добра добра. Почему надо свою природу обуздывать. Еврейский опыт учит людей не дичать.

– И это важный урок, – сказал я. – Мы стражи мировой морали. Иногда мученики даже.

– Приятно, а? – улыбнулся Бирнбаум. – Я раньше был, как ты. Думал, еврейский народ – такой подопытный кролик. Принесен в жертву ради мирового блага. Первая линия обороны против фашизма. Но ты посмотри на это с позиции гоя[219]. У евреев обычно приятная белокожая жизнь высше-среднего класса. И денег больше, чем полагается изгнанному ближневосточному народу без реального имущества и на чужой территории.