Она не задала вопроса. Медленно отпустила его руку, словно отдала всему тому в мире, что лежало за пределами ее прикосновения, и они пошли дальше. Было очень тихо. Им никто не встретился по дороге.

Лишь один раз они наткнулись на человека в доспехах, с мечом, лицо его было искажено яростью и страхом. Ланселоту показалось, что этот человек внезапно замер на месте, подняв ногу для широкого шага, который уже никогда не сможет завершить.

Ланселот взглянул на идущую рядом в белых одеждах Лейзе, но ничего не сказал.

В другой раз ему показалось, что совсем рядом он услышал приближающийся к ним топот бегущих коней. Он резко обернулся, инстинктивно заслоняя ее, но никто не промчался мимо, ни друг, ни враг. Тем не менее он понял по направлению ее взгляда, что она действительно увидела скачущий отряд, возможно, проехавший прямо сквозь них, который тоже затерялся, но по-иному, среди туманов Данилота.

Он отпустил ее руку, которую крепко сжимал, и извинился. Она печально покачала головой, и эта печаль пронзила его, словно клинок.

— Эта земля всегда была опасной для всех, кроме нашего народа, еще до времен Латена, Плетущего Туманы, когда эти туманы опустились на нее. Те люди были всадниками еще до Баэль Рангат, и они потерялись. Мы ничем не можем им помочь. Они находятся вне известных нам времен, с ними нельзя заговорить, их невозможно спасти. Если бы у нас было время, я могла бы рассказать тебе легенду о Реворе, который тысячу лет назад рискнул бросить вызов подобной судьбе ради служения Свету.

— Если бы у нас было время, — ответил он, — я бы с удовольствием послушал.

Казалось, она собиралась прибавить что-то, но тут ее глаза — теперь они были светло-голубыми, как те последние цветы, которые они только что миновали, — остановились на чем-то у него над головой, и он обернулся.

К западу от них лежала рощица. Листья на деревьях были разных цветов даже в середине лета, и это делало рощу очень красивой, обещая покой, мирную тень, косые лучи света, струящиеся сквозь листья, и журчание ручейка неподалеку.

Над южным краем этой рощицы, на самом краю Данилота, неподвижно висел в чистом утреннем воздухе филин, широко раскинув крылья.

Ланселот посмотрел и увидел, как в приглушенном свете блеснули голубой полоской ножны кинжала в клюве у филина. Он повернулся к стоящей рядом с ним женщине. Ее глаза изменили цвет. Они стали темными при взгляде на филина, висящего перед ними в воздухе.

— Только не этот, — произнесла она прежде, чем он успел заговорить. Он услышал в ее голосе страх и отрицание. — О, мой господин, ведь это не может быть он?

— Это тот ребенок, которого я послан оберегать, — ответил он.

— Разве ты не видишь в нем зла? — воскликнула Лейзе. Ее голос громко прозвучал в тишине этого места. В нем все еще звучала музыка, но теперь в нем слышалось напряжение и еще многое другое.

— Я знаю, что в нем есть зло, — сказал он. — И еще знаю, что в нем есть стремление к Свету. И то и другое — части его дороги.

— Так пускай эта дорога закончится здесь, — сказала она. Это была мольба. Она повернулась к нему. — В нем слишком много темного. Я чувствую это даже с того места, где мы стоим.

Она была Дитя Света и стояла в Данилоте. Ее уверенность на мгновение породила сомнение в его душе. Но оно не пустило там корни: у него была своя уверенность.

— Теперь повсюду царит Тьма. Мы не можем избежать ее; можем лишь прорваться сквозь нее, и это будет нелегко. В этой опасности, возможно, наша надежда на прорыв.

Она долгое мгновение смотрела на него.

— Кто он? — наконец спросила она.

Он надеялся, что она не спросит, по многим причинам. Но когда этот вопрос прозвучал, Ланселот не отвернулся.

— Сын Джиневры, — ровным голосом ответил он, хотя этот ответ дался ему не без труда. — И Ракота Могрима. Он силой овладел ею в Старкадхе. И в этом заключается то зло, которое ты видишь, и надежда на Свет за ним.

Теперь в ее глазах боль заслонила страх. А под тем и другим, как скальное основание, лежала любовь. Он видел это раньше, слишком много раз.

— И ты думаешь, что он окажется сильнее? — спросила Лейзе. Снова в ее голосе звучала музыка, отдаленная, но очень ясная.

— Есть надежда, — ответил он с мрачной серьезностью. — Не более того.

— И ты хочешь действовать и ждешь действий от меня на основании этой надежды? — В ее голосе продолжала звучать музыка.

— Она попросила меня охранять его, — тихо ответил он. — Сохранить его для того выбора, который ему предстоит сделать. Я могу лишь просить тебя. У меня есть только эта просьба.

Она покачала головой.

— У тебя есть гораздо больше, — сказала она.

И с этими словами она отвернулась, но сердце ее осталось с ним. Посмотрела на неподвижную птицу, Дитя Света и Тьмы. Затем взмахнула своими длинными, грациозными руками и пропела магическое слово, чтобы создать пространство, по которому он сможет перелететь через Страну Теней. Она сотворила для Да-риена коридор, расщелину в туманах времени, клубящихся над Данилотом, и смотрела внутренним взором, как он полетел на север по этому коридору, над холмом Атронель, и дальше, и наконец вылетел из него над рекой Селин, где она потеряла его из виду.

Это заняло много времени. Ланселот ждал, стоя рядом с ней, и хранил молчание. Он видел, как начался полет Дариена, но, когда филин отлетел на некоторое расстояние к северу над разноцветными листьями рощи, глаза смертного не могли следовать за ним. Он ждал, зная, среди многих других вещей, что дальше он не сможет следовать за сыном Джиневры, что это последняя услуга, которую он сможет ему оказать. Это было грустно.

Стоя рядом с Лейзе, пока бледное солнце поднималось в небе все выше, он ощущал свинцовую усталость и немалую боль. Луга источали ароматную свежесть, в лесу неподалеку пели птицы. Он слышал журчание воды. Не совсем сознавая, что делает, он опустился на траву у ног женщины. А затем в трансе, наполовину рожденном Данилотом, а наполовину смертельной усталостью, лег и уснул.

Когда филин вылетел за пределы северных границ ее страны и она потеряла его из виду за туманом, Лейзе позволила своему сознанию вернуться назад, туда, где она стояла. Только что миновал полдень, и было так светло, как только может здесь быть. Но она тоже чувствовала себя очень усталой. То, что она только что сделала, было нелегко, и тем более тяжело для жительницы Лебединой марки, неизбежно ощутившей эхо зла.

Она посмотрела сверху на человека, крепко спящего рядом с ней. Теперь в ее сердце царил покой, примирение с тем, что произошло с ней у вод Фейтала. Она знала, что он не останется, если только она не привяжет его магией этого места, а этого она делать не собиралась.

Только одно могла она себе позволить. Лейзе долго смотрела в лицо спящего, чтобы сохранить его в памяти сердца. Затем легла рядом с ним на мягкую, душистую траву и положила ладонь на его обожженную руку. Только и всего, ведь ее гордость не позволила бы ей пойти дальше. И, связанная с ним таким образом переплетением пальцев на время этого слишком короткого летнего послеполуденного отдыха, она заснула в тот единственный раз рядом с Ланселотом, которого полюбила.