Рано или поздно они решат расстрелять его. Когда, – неизвестно, но за несколько секунд все-таки можно будет догадаться. Стреляют всегда сзади, в то время, когда вы идете по коридору. Десяти секунд будет достаточно. И в этот миг его внутренний мир раскроется. Внезапно, – без единого слова, без перебоя в шаге, с тем же выражением лица, – он сбросит маску и все батареи его ненависти откроют огонь. Ненависть заполнит его, как громадное ревущее пламя. И почти в ту же секунду из дула револьвера вырвется пуля, – слишком поздно или слишком рано. Она раскроит мозг Уинстона раньше, чем они сумеют исправить его. Покаяния так и не наступит: еретические мысли останутся ненаказанными, навсегда недостижимыми для них. Они просто продырявят свое собственное совершенство. Умереть, ненавидя их, – вот в чем свобода!

Он закрыл глаза. Это – гораздо труднее, чем простое подчинение их умственной дисциплине. Это вопрос само– деградации, самоувечья. Ему придется по уши влезть в отвратительную грязь. Что самое ужасное, самое отталкивающее на свете? Он вспомнил о Старшем Брате. Как бы сами собою всплыли в памяти: громадное лицо (из-за того, что он постоянно видел его на плакатах, оно представлялось ему в метр шириной), густые черные усы и стерегущий, всюду вас преследующий взгляд. Каковы его истинные чувства к Старшему Брату?..

В коридоре послышался тяжелый стук сапог. Стальная дверь с лязгом распахнулась. В камеру вошел О’Брайен. Позади него стоял офицерик с восковым лицом и охранники в черном.

– Встаньте! – приказал О’Брайен. – Подойдите ко мне!

Уинстон остановился перед ним. О’Брайен взял его своими могучими руками за плечи и пристально взглянул в лицо.

– Вы собирались обмануть меня, – сказал он. – Как это глупо! Стойте ровнее! Глядите мне в глаза.

Помолчав, он мягко добавил:

– Вы поправляетесь. Ваш рассудок уже почти в порядке. Только эмоции мешают вашему дальнейшему выздоровлению. Скажите, Уинстон, – но помните, не лгать! – вы знаете, что я тотчас же угадаю ложь, – скажите, какие чувства вы питаете в действительности к Старшему Брату?

– Я ненавижу его.

– Вы ненавидите его. Я понимаю. Значит, наступило для вас время сделать последний шаг. Вы должны полюбить Старшего Брата. Мало покориться ему; вы должны любить его.

Он снял руки с плеч Уинстона и легонько подтолкнул к охранникам. В 101-ю камеру, – сказал он.

V

На каждом этапе заключения он знал, или полагал, что знает, в какой именно части громадного, без окон, здания он находится. Возможно, что была едва заметная разница в атмосферном давлении. Камера, в которой его избивали охранники, была расположена ниже уровня земли. Комната, где допрашивал О’Брайен, – почти под крышей. Теперь он сидел в – каком-то самом глубоком подвале, глубже которого не могло и быть.

Камера была обширнее, чем все те, в которых он побывал прежде. Но он почти не видел окружающего. Все, что он мог различить – это два небольших столика, стоящие прямо перед глазами; оба были накрыты зеленым сукном. Один стоял на расстоянии всего какого-нибудь метра или двух, другой – дальше, у двери. Уинстон сидел выпрямившись на стуле, привязанный к нему так туго, что не мог пошевельнуться, даже повернуть головы. Что-то вроде небольшой подушки охватывало затылок, заставляя смотреть прямо вперед.

Некоторое время он сидел один, потом дверь отворилась и вошел О’Брайен.

– Вы как-то спрашивали, – начал он, – что такое Камера 101. Я ответил, что вы знаете. Каждый это знает. Камера 101 – это то, страшнее чего нет на свете.

Дверь снова отворилась. Вошел охранник, держа в руках что-то похожее на проволочный ящик или клетку. Он поставил эту вещь на дальний столик. О’Брайен стоял так, что почти загораживал ее собою от Уинстона.

– Самое страшное на свете, – продолжал О’Брайен, – в представлении разных людей различно. Иной думает, что самое ужасное – быть погребенным заживо; другому самым страшным кажется смерть на костре; третьего ужасает смерть утопленника; четвертого – смерть посаженного на кол; пятого – пятьдесят других смертей. Иногда какой-нибудь пустяк, даже и не рокового свойства, страшит человека больше смерти.

Он слегка посторонился, чтобы Уинстон мог видеть то, что стояло на столе. Это была продолговатая проволочная клетка с ручкой наверху. На одной из ее стенок имелось приспособление вроде фехтовальной маски, обращенной открытой стороной наружу. Хотя до клетки было метра три или четыре, Уинстон видел, что она разделена на несколько отделений, й каждое из них кишит какими-то животными. Это были крысы.

– В вашем случае, – сказал О’Брайен, – самое ужасное на свете крысы.

Роковой страх, страх перед неведомым, обуял Уинстона еще в тот миг, когда он бросил первый взгляд на клетку. Теперь ему в миг стало понятно и назначение похожего на маску приспособления на ее передней стенке. Кровь застыла– в жилах Уинстона.

– Нет! – закричал он не своим голосом. – Нет! Нет! Это невозможно!

– Вы помните кошмар, который мучал вас иногда по ночам?’ – продолжал О’Брайен. – Помните вы стену мрака и шум крови у вас в ушах? Нечто нестерпимое таилось за стенами мрака. Вы знали, Уинстон, что там скрывалось; вы только не осмеливались приподнять завесу. Крысы были за стеной мрака. Крысы (

– О’Брайен, – заговорил Уинстон, стараясь всеми силами сдержать дрожь в голосе, – О’Брайен, вы же знаете, что в этом нет необходимости. Что вы хотите от меня? Скажите, что?

О’Брайен уклонился от прямого ответа. С минуту помолчав, ой снова заговорил в той поучающей манере, которую любил иногда напускать на себя. Его глаза задумчиво были устремлены в пространство, точно он обращался не к Уинстону, а к сидящей позади него аудитории.

– Сама по себе боль, – сказал он, – не всегда достаточно сильное средство. Случается, что человек способен выдержать любую, даже смертную боль. Но у каждого есть своя слабость, есть нечто такое, чему он не может сопротивляться. Мужество и малодушие тут ни при чем. Когда вы летите с высоты, не трусость заставляет вас хвататься за веревку. Когда вы поднялись из глубины воды, не малодушие побуждает вас вздохнуть всей грудью. И в том и в другом случае действует простой инстинкт, которого нельзя ослушаться. То же самое с крысами. Для вас они невыносимы. Они – просто форма давления, которого вам не выдержать, даже если вы и захотели бы. И вам придется сделать то, что от вас требуют.

– Но что это такое, что? Как можно сделать что-то, если ты не знаешь, что?

О’Брайен поднял клетку и перенес на ближний столик. Он бережно поставил