– Я как раз шоколад сварила, – сказала она, – может, соблазнитесь?

Мне очень хотелось ответить утвердительно, но в желудке у меня был словно ком колючей проволоки, а в висках стучала боль.

– Да, я знаю, сейчас Великий пост, – с пониманием кивнула Вианн, – но иногда ведь просто необходимо позволить себе маленькую слабость. – Она кивнула в сторону тату-салона. – Я слышала, наша приятельница вчера ночью куда-то уехала со всеми своими пожитками.

– Похоже, что так.

Она поставила вазу с цветами на стол.

– Может, она просто не могла позволить себе столько платить за помещение, как вы думаете? Или поняла, что не очень-то вписывается в жизнь нашего городка? В любом случае хорошо, что она уехала. Теперь Ланскне наконец-то сможет вернуться к нормальной жизни. – Вианн помолчала, внимательно на меня посмотрела и сказала: – По-моему, я видела, как вы от нее выходили – было уже довольно поздно, около полуночи. Она что-то неприятное вам сообщила?

Я молча покачал головой. Мне казалось, что тату на моей левой руке просвечивает и сквозь рукав, и сквозь пластиковую нашлепку, так что Вианн хорошо его видит. Я, правда, так и не сказал, что делал в полночь в тату-салоне Морганы, но почувствовал и любопытство Вианн, и ее озабоченность. Именно это – ее озабоченность, ее беспокойство на мой счет – и оказалось для меня невыносимым. Мне бы так хотелось ей исповедаться! Просто сесть за стол, выпить чашку горячего шоколада и рассказать обо всем, что не дает мне покоя. Но как только моя тайна стала бы ей известна, отец мой, она бы наверняка с отвращением от меня отвернулась. Разве могло быть иначе? Любой с ужасом отвернулся бы от меня, узнав о моем преступлении. А потому я так ничего ей и не сказал, только заставил себя улыбнуться и сразу же ушел, охваченный тихим отчаянием, и решил все же разыскать Жозефину. Нет, я понимаю, конечно, что Жозефина и Ру – старые друзья, так что ожидать от нее отпущения грехов я никак не могу. И все же мне хотелось ее увидеть. Еще хотя бы один раз, прежде чем новость о моем признании в содеянном успеет распространиться по городку. Пусть, прежде чем все в моей жизни переменится, я испытаю еще одно последнее мгновение покоя.

Но, войдя в кафе «Маро», я обнаружил там только Мари-Анж, которая сообщила, что Жозефина куда-то вышла и не сказала, когда вернется. Значит, никакого последнего мгновения покоя не будет. Как не будет и никакой отсрочки смертного приговора. Мне не уйти от исполнения своего долга. Я обязан найти Ру и во всем ему признаться. А потом… Завтра все эти события уже будут принадлежать тому миру, в котором меня не будет. Интересно, а Нарсису когда-нибудь приходила в голову мысль: как тут все будет, когда я умру? Волновал ли его этот вопрос? Или же он был рад наконец избавиться от бремени, висевшего на нем всю жизнь?

Уже свернув в сторону Маро, я понял, что под мышкой у меня по-прежнему папка с исповедью Нарсиса. И шесть последних страниц, исписанных мелким неразборчивым почерком, все еще мной не прочитаны. Ну, хорошо. Потрачу еще десять минут – и покончу хотя бы с этим. История будет рассказана до конца, исповедь сделана и принята. И я наконец буду свободен от его постоянного присутствия.

Пятница, 31 марта

В салоне было темно. БАМ! Ну, конечно, вспомнила я, ведь жалюзи-то опущены. В воздухе висел слабый аромат ладана, но в основном уже пахло пустым домом. Этот чуть влажный запах вызывал у меня ощущение заброшенности, казалось, здесь давно никто не живет.

В углу скорчился Бам, выглядевший на удивление маленьким и бледным, словно выцветшим. А у двери стоял ящик с фанерной крышкой – словно принесенный подарок, специально оставленный там. На крышке большими буквами было написано всего одно слово: РОЗЕТТ. Я открыла ящик, и внутри оказался целый рулон виниловых листков для упражнений, машинка для набивки тату, чернильница, пакетик со специальным порошком для нанесения татуировки и бутылочка татуировочных чернил в угольно-серой бумаге. Ни записки, ни письма. Только все необходимое для нанесения татуировки – инструменты, чернила, чернильница и пробный материал из винила.

Я вспомнила, как мне приснилась Моргана, убеждавшая меня отрезать себе ступни. И этот сон был вовсе не таким страшным, как, наверное, могло показаться. Должно быть, это было просто некое послание от нее, подумала я. Я взяла все то, что было в ящичке, переложила к себе в рюкзак и тихонько выскользнула из пустого салона, а потом по знакомой тропе, тянувшейся вдоль берега реки, направилась к лесу. Мне хотелось подумать, а мой лес – это такое место, где думается лучше всего; там среди деревьев царит покой, там возле моего колодца желаний нет никого, кроме птиц.

Как только я вышла из города, сразу стало заметно, какой ущерб нанесла вчерашняя ночная гроза. Земля была сплошь покрыта сорванными листьями, похожими на клочки рваной бумаги. Упало большое дерево – правда, не один из моих дубов, а старая толстая осина в самом конце улицы Свободных Горожан. И небо все еще было какого-то странного, почти розового, цвета, а в нем метались тучи растревоженных птиц. К счастью, мой лес почти не пострадал; ему буря особого ущерба не нанесла, только на поляне по-прежнему были заметны пятна свежей земли, где копались Янник и его мать, и металлическая решетка была сломана, а на земле валялись камни, которые они сумели вытащить из бортика колодца.

Я нашла сухое местечко и, скрестив ноги, устроилась на одном из крупных камней с отколотым краем. Бам тоже уселся рядом со мной – он для разнообразия был на редкость тихим, и даже я видела его неясно. Мысли у меня в голове так и метались; столь многое было мне не понятно, столь многое нужно было распутать. Например, почему моя мать сказала голосом Морганы: Иногда дети улетают от нас прочь. А мы изо всех сил пытаемся их удержать.

И еще тот магический круг из песка, и песня, с помощью которой мама обычно разговаривает с ветром…

Чем же ты занималась вчера ночью, мама? Неужели это ты отослала Моргану прочь? Но ради чего? Ради того, чтобы я была с тобой и в безопасности?

Мне следовало спросить у нее. Да, конечно, надо было спросить. Хотя иногда мама мне лжет. Правда, только потому, что любит меня; так вообще очень многие взрослые поступают. И мама тоже – оттого что боится. Я знаю, что боится. Я же вижу, каковы цвета ее ауры.

Чего же ты так боишься, мама?

Впрочем, есть один способ это выяснить: надо воспользоваться своим теневым голосом, тем самым, что всегда говорит правду. Здесь, в моем лесу, меня никто не услышит, никто не сможет мне помешать, и я узнаю, в чем дело. А чтобы все понять еще более ясно, можно воспользоваться моим альбомом для рисования – это всегда помогает. Ведь и Моргана учила меня пользоваться для нанесения татуировки не только чернилами, но и зеркалами.

Я вытащила альбом и пенал с карандашами. Я всегда их с собой ношу. Альбом я положила на краешек колодца. Мне казалось, что колодец вполне мог бы заменить мне зеркало, хотя там, в глубине, я мало что могу разглядеть. Но сейчас колодец был полон каких-то звуков, какого-то дружелюбного, ободряющего шепота, и я начала рисовать. И пока рисовала, все время для настроения напевала себе под нос песенку ветра – Бам, бам бамм – бам бадда-баммм – совсем тихонько, опасаясь очередной Случайности.