– Куда? – все еще не приходя в себя, бросаю я ей вслед, – Куда уезжаешь?

Она не останавливается, но и дверь не прихлопывает, чтобы я мог услышать ее ответ:

– На праздники. Ты рад?

И, не дождавшись ответа, уходит.

Не гнаться же за нею.

Я звоню ей вечером, после действительно трудного дня, чтобы успокоиться самому, сказать, что эти ее дурацкие выходки мне до чертиков надоели…

– Ты серьезно уезжаешь?

Она уже решила, она заказала билеты.

– Билеты? Ты едешь не одна?

– Не одна…

Ее игривый тон приводит меня в бешенство: ах, не одна!..

Я швыряю трубку и уже с трех часов жду рассвета. Мне нужно твердо знать, не разыгрывает ли она меня, мне нужно видеть ее глаза. Она и не такое может выкинуть, я знаю. Что она надумала? Какая поездка? С кем?

С песком в глазах я ищу ее и, найдя, успокаиваюсь: “Знаешь, как я люблю тебя, знаешь, как!” Эти ее слова утихомиривают меня, мы снова вместе, наша жизнь в привычном русле. Я приношу ей кофе и завариваю себе крепкий чай. Уже давно вечер, но я не напоминаю ей об этом. Мы сидим в постели, и Женька, поставив чашечку на столик, обвив мою шею своими белыми руками, вдруг спрашивает:

– Я поеду, Андрей?..

Осторожно же! Чай!

– Пожалуйста!

Я знаю, что она никуда без меня не поедет.

– Хочешь, поехали с нами, – предлагает она, и тон, которым она это произносит, выдает ее робкую решимость.

– Мы же решили, – говорю я, вставая и унося чашечки в кухню, – мне нужно отдохнуть, поработать…

Я возвращаюсь и уже не ложусь с ней рядом, а ищу свою рубаху: ей пора домой.

– Андрей…

Я не произношу ни “да”, ни “нет”, и это снова бесит Женьку. Сколько же в ней гонора, ах, какая гордячка.

Сцена повторяется.

– Ладно, – произношу, – езжай.

Не поедет же она без меня. Не поедет.

– Правда? Ты меня отпускаешь?

Ее неподдельная радость – нож для меня. Бедное мое сердце. Оно обрывается и летит в бездну. Я вдруг чувствую, как черный яд ревности кипятком разливается по моим жилам.

Без меня! Да как она смеет! Даже думать об этом…

– Конечно, родная моя, – цежу я сквозь зубы, и она снова царапает мне душу своим молчанием.

В подъезде ее дома, когда Женька уже поднимается по лестнице, я даю ей право выбора. Пять дней я с удовольствием разделю с одиночеством. Это ведь такая награда в наши бурные дни. Я смогу позволить себе быть ленивым, долго валяться в постели, выпить вина… Это даже забавно – пить в одиночестве. Да разве я не мужчина?! Я верю ей. Ревность? Еще чего! Не дождется этого от меня никто.

– Ладно, – произносит она, – никуда я не поеду.

– Хочешь – езжай, я отпускаю.

На следующий вечер я жду ее на скамейке, как и условились, жду, чтобы ехать ко мне. Апрель томится в лучах весеннего солнца, завтра май… Она выходит, легкая, как лань, в своих походных черных брюках, в синей куртке, сумка через плечо…

О, Господи! Как же попрано мое честолюбие, мое мужское достоинство. Как это пережить, как вести себя? Мои глаза. Они ничего не видят. Мир вдруг потух вокруг нас, и только Женька с золотистым нимбом над головой сияет своей улыбкой.

– Мне пришлось дома такое выслушать…

Она чмокает меня в щеку.

– Ты не отказалась?

Мой дурацкий вопрос с каким-то шершавым хрипом вырывается из сухого горла.

– Ты же меня отпустил.

– Я тебя не отпускаю.

– Опять… Андрей, я так не могу больше…

– Для кого ты накрасилась, нафуфырилась…

– Андрей…

– Едем ко мне. Хочешь, я сегодня же, сейчас женюсь на тебе? Идем…

Она садится на скамейку.

– Никуда я не пойду. Уйди. Никуда я не поеду… Я отравлюсь.

– Родная моя, – я просто цепенею, – что ты такое говоришь?

– Оставьте вы меня все…

Она плачет. Тихие слезы, которым я почему-то рад. Сундук!

– Ладно, – примирительно произношу я, – идем…

Мы встаем и идем в сторону вокзала, я несу ее разбухшую, тяжелую сумку…

Чем это она ее наполнила? Прихватила, конечно, и туфли, и свое новое вечернее платье, и подаренное мною жемчужное ожерелье, так понравившееся ей… Оттого так тяжела ее сумка! Я усаживаюсь на очередную скамью и молчу. Она останавливается рядом и тоже не произносит ни слова. Что дальше? Нужно подавить в себе все эти низкие, дикие страсти, нужно встать, весело проводить ее и, чмокнув в щеку, дождаться отправления поезда: счастливого пути, прекрасного отдыха! Мужчина я или не мужчина!

– Ты свитер теплый взяла?

– Ага, забыла… Положила на стул и… забыла.

А что не забыла?! Туфельки, платье… Это она не забыла! Каким же нужно быть вислоухим ослом, чтобы отпустить красивую, умную, молодую женщину одну в дорогу, весной, когда сама природа, сам Бог будит от спячки все звонкие силы земли, тайные силы тела… Каким же нужно быть лопоухим ослом!

– Ну хочешь – едем ко мне. Сейчас. Навсегда.

– Нам нужно отдохнуть друг от друга… Я скоро сойду с ума…

Меня всегда покоряла ее решимость, но и я не какой-то там простофиля. Я твердо решаю стоять на своем: не пущу! Никуда не пущу!

– Ты никуда не поедешь!

Слезы, ее слезы… Но какое при этом упрямство, какая настойчивость!

– Если ты поедешь – это конец.

До таких крайних слов у нас еще никогда не доходило. Мне всегда казалось, что мы созданы друг для друга. Она присаживается рядом, достает платочек и тихо плачет. Я уныло жду.

– Я тебя ненавижу, – едва различаю я ее шепот.

Я верю ей. Встаю и, полный жалости к ней, тащу ее сумку на вокзал. Чмокаю Женьку в щеку и отдаю, добровольно отдаю в руки крепких, сильных, шумных весельчаков, в руки, которые тут же подхватывают ее, тянут к себе… И вот она уже улыбается мне из окна, а я, грузный, вислоухий осел, стою понуро и тоже улыбаюсь ей в ответ, чернея душой, изъеденной ржавчиной ревности. Медленно, чересчур медленно трогается вагон, я иду рядом, вижу ее ладошку на стекле, счастливые смеющиеся глаза, и вот уже бегу, натыкаясь на провожающих, а равнодушные вагоны, тупые жестяные ящики, веселой гурьбой ринулись вперед, увозя мою любимую женщину. Я и не подозревал, как я люблю ее! Что же теперь со мной будет? Впереди пять дней. Но и ночей тоже. Как мне прожить их, эти пять праздничных весенних ночей? Одному! Я просто сойду с ума. Как мне прожить эту первую ночь, с которой я остался один на один?! Работать? Ха-ха!