Морган отложил газету и завел двигатель.

Дурацкая газета, глупые захолустные редактора. Но кажется, даже они могли бы обладать здравым смыслом и благопристойностью и проверять такие сведения, а уж потом печатать. Где их нравственные принципы? И это они называют журналистикой?

Он ехал, часто попыхивая сигаретой, по Главной улице. Над перекрестком Главной и Хайэлл горел красный свет. Морган затормозил, скосился на газету.

Кто-то гуднул позади, и он тронулся с места. Свернул с Хайэлл в проулок, в лунный ландшафт побелевшей, колючей глины с несколькими пустыми бутылками из-под пива, валявшимися в сорной траве, а из проулка выехал на шоссе штата. Вскоре показался трейлерный парк. Облупившийся металлический щит извещал: ПОМЕСТЬЕ ТИНДЕЛЛ, ПЛАТА ПОМЕСЯЧНО, ВЛАДЕЛЕЦ ДЖ. ФУТТ. Морган повернул налево, на посыпанную гравием дорожку, миновал контору – обтекаемый алюминиевый трейлер, чье шлакобетонное крылечко и цветочные ящики пытались создать видимость постоянства. А также мать, Луиза Бриндл Гауэр, продолжал бубнить в его голове настырный голос, сестра, Бриндл Г. Т. Робертс, и одиннадцать внуков. За конторой стояли под случайными углами один к другому трейлеры поменьше, числом около дюжины. Их мог разбросать вздорный ребенок, а с ними и окружавший их хлам – пустые сварочные баллоны, матрасы в ржавых пятнах, обвалившуюся софу, между двумя подушками которой выросло деревце. Морган проехал мимо старухи в мужском твидовом пальто. Остановился перед маленьким зеленым трейлером, вышел. Старуха обернулась, чтобы посмотреть на него, смела с глаз нависшие пряди седых волос. Ясно было, что она собирается завести разговор. Морган отказался признавать ее присутствие. Пригнул голову и быстро пошел к трейлеру. Собственный рот казался ему слишком большим. Налицо, беспристрастно отметил он, все физические симптомы… стыда – да, точно. Как странно. Фуражка – аккуратный узенький козырек, отсутствие выраженного характера – укрывала его в недостаточной мере. Перед дверью он поднял воротник куртки.

– Что, холодно? – тонким, далеко разносящимся голосом крикнула старуха.

Морган нагнулся к замку.

– Эй! Мистер Мередит!

Похороны будут скромными.

Эмили готовила завтрак. Морган унюхал бекон – особое воскресное угощение. Джош в мокрых вельветовых штанах, одна помочь которых волоклась за ним по полу, бродил по гостиной. Морган подхватил его на руки.

– Газету купил? – спросила Эмили.

Он опустил Джошуа и ответил:

– Нет.

Газету он оставил в пикапе. Попозже выбросит ее.

Нет у него никаких причин стыдиться. Пусть стыдится Бонни. Ведь это ж ее рук дело. Конечно, ее. Чьих же еще? А его реакция попросту глупа. Он наблюдал за собой с отстраненным, удивленным любопытством. Он и ведет-то себя воровато – передвигается по трейлеру, производя сколь можно меньше шума, сутулится, пригибает голову, словно стараясь не потревожить воздух. Морган покинул гостиную (одна кушетка под маленьким, с жалюзи окном), миновал узкий проход между столом и разделочным прилавком – это была кухня. Протискиваясь мимо Эмили, поцеловал ее в загривок, по которому тянулась мелкая зыбь косточек, напоминавшая Моргану гребешки некоторых морских раковин.

Теперь в спальню – единственный встроенный комодик и кровать. Все остальное место занимала детская кроватка. Чтобы долезть до маленького, занавешенного стенного шкафа в углу, пришлось перебираться через кровать. Он снял фуражку, положил ее на полку рядом с чемоданом Эмили. Снял куртку, повесил на плечики. Куртку он купил в прошлом ноябре в магазине «Бережливый Боб». Большую часть своей одежды он бросил, когда бежал из Балтимора, ничего достаточно теплого, чтобы помочь ему пережить зиму, у него не осталось, вот и пришлось заплатить пять долларов за плотную синюю куртку, скорее всего составлявшую когда-то часть обмундирования военного летчика, а теперь ставшую пресной и скучной, ничем не украшенной. Все знаки отличия с нее, по-видимому, удалили, от них остались только швы на рукавах и поперек одного кармана. Морган полагал, что этого требовали какие-то правила. Естественно, армия не хочет, чтобы кто-то смог выдавать себя за офицера. Что же, это всего лишь разумно. Но иногда ему нравилось воображать, что знаки отличия были сорваны. Он представлял себе сцену на летном поле: ряды стоящих по стойке смирно мужчин, сигнал горна, бой барабанов, Морган лихо делает шаг вперед, а его командир театральным жестом сдирает с него все нашивки. Подумав об этом, он всякий раз выпрямлялся под курткой, а на лице его появлялось бесстрастное выражение человека, который намеренно и бесшабашно избрал в своей жизни путь, ведущий к крушению. Впрочем, Морган сознавал, что никто из увидевших эту куртку второй раз на нее не взглянет. Да и фуражка его хоть и называлась «фуражкой греческого моряка», ничего греческого, а равно и морского в ней не было; теперь такие кто только не носит, даже старшеклассницы здешней школы нахлобучивают их на свои спутанные лохмы.

Он помыл в крошечной уборной руки и вернулся на кухню. Эмили распределяла по тарелкам завтрак. Морган сидел за столом, наблюдая, как она выкладывает на его тарелку два ломтя бекона.

– Джош, иди есть, – позвала она.

Джош катал по краю кушетки жестяной трамвай. Он понес игрушку к столу, раскачиваясь на ходу, точно конь-качалка, старательно сохраняя молчание. Самый спокойный, самый покладистый ребенок, какого когда-либо знал Морган. Одет он был в несколько рубашек и свитеров, отчего казалось, что ему трудно сгибать короткие ручонки. Эмили подняла сына, усадила в его креслице.

– Там что? – спросил он, указав на свою чашку.

– Апельсиновый сок, Джош.

Мальчик откусил кусочек бекона, другой – и скормил его через переднее окошко трамваю.

– Ты мое письмо отправил? – спросила, садясь напротив Моргана, Эмили.

– Какое письмо?

– Письмо Гине, Морган.

– Ах да. Опустил в ящик перед почтовой конторой.

– Значит, до Ричмонда оно дойдет во вторник, – подсчитала Эмили.

– Ну да. Или в среду.

– Если она ответит в тот же день, я получу ее письмо в пятницу.

– Угу.

– Хотя она почти никогда в тот же день не отвечает.

– Нет.

– Жаль, что она не любительница писать письма. – Морган не ответил. Эмили вгляделась в него и спросила: – Что-нибудь случилось?

– Случилось?

– У тебя вид какой-то не такой.

– Все хорошо, – сказал он.

Эмили продолжила намазывать масло на тост. Руки ее были белыми от холода, ногти синеватыми. Ресницы отбрасывали на скулы легкую тень. Неизменчивость Эмили поражала Моргана. Год за годом все вокруг нее старели, а Эмили сохраняла молодое, бледное, гладкое лицо со светлыми глазами, которые придавали ей вечно невинный вид. И одевалась она все так же. И причесывалась по-прежнему – укладывала на макушке косы, из которых выбивались и штопорами спадали на шею несколько непокорных завитков, словно намекавших на возможность, никогда не осуществлявшуюся, некоторой потаенной расхлябанности, и поныне возбуждавшую Моргана.