Ночь, станция Персиановка, недоступная «железка». Совсем рядом, в полуверсте, для морского бинокля — пустяк. Подобрались почти вплотную, благо и трава высокая, и курганчик попался, словно на заказ. Блаженствуй в свое удовольствие, наблюдай… коченей.

— Хлебни! — фляга в плотном чехле возникает перед носом в самый подходящий момент. «Шустов» от Богаевского? Хорошо бы!..

…Уф! Фирменный, кошерный! Уважил, командир!..

— Мне лично все ясно, Филибер. Бронепоезд настоящий, для Германского фронта делали, с Норденфельдами, как на твоей «Сюзанне». Окопы по уставу, даже часовые не спят. А в целом…

— Будем брать?

Будем! Дорогу Брундуляк перекрыл намертво, на каждой станции — окопы, блиндажи, гарнизоны. Железные черепахи не спят, ходят дозором от Новочеркасска до самого Миуса. Персиановка же не просто станция — крепость. Здесь и склады, и резервный бронепоезд, и…

— …За бронепоездом еще эшелон стоит, отсюда не видно. Спрятали! Там вагон Кривошлыкова. Слыхал о таком?

…Михаил Васильевич — но не Фрунзе. Бывший прапорщик, Подтёлкову-Брундуляку — правая рука. «Тихий Дон», том второй.

— А еще в этом поезде сестричка милосердия обретается — зазноба товарища «красного президента». Смекаешь, Филибер?

Смекаю. Бить надо от всей души, с размахом, по сопатке, до красных соплей, чтобы у Подтёлкова от злости не крыша съехала — печень кровью набухла и лопнула. Чтобы врассыпную разбежался, встречных увеча пиками усов, как и завещал классик.

…Усишки, правда, у бывшего подхорунжего явно подгуляли. Не Буденный, даже не Мамонтов.

— Гарнизон, считай, с тысячу, но бойцы так себе. Красная гвардия и моряки. Не шахтеры.

— А то! Шахтеры — это тебе не мореманы-кокаинщики, — не без гордости соглашаюсь я, всматриваясь в залитую серебристым светом ночь. Красиво! Почти Куинджи — если бронепоезд вычесть.

Мы его и вычтем. Накопали бойцы-красноармейцы вокруг станции окопов, а дальше нос не суют. А зря! Это на карте «железка» одна-единственная, кубыть сосна в степи. За годы войны начали расти от дороги-дерева ветки и веточки: на запад, к близким угольным шахтам, на восток, к рыбным промыслам на Сале. Один из таких отростков совсем рядом, прямо за нашей спиной. Рельсы дотянуть — полдня работы. А там… «Сюзанна ждет!» Мы — мирные люди, но наш бронепоезд…

— Ты, Филибер, не слишком хвастайся. Тоже мне, шахтерский батька!

Ушастый перекатывается ближе, ложится рядом, упирается плечом. Смеется.

— Я с господами углекопами три месяца самогон пил — когда в Макеевских копях комендантствовал. Отличный, тебе скажу, народ. А уж мадемуазели!..

— «Прощай, Маруся-ламповая», — вновь соглашаюсь я. Было, было! То ли ушастый отбил чернявую у забойщика-пролетария, то ли совсем наоборот…

— Алика! — Чернецов шепчет в самое ухо, оглядывается. — Алика ее зовут. Только ты, Филибер, никому!.. Понял?

Я тоже оглядываюсь. Уж не подслушивает ли сам «красный президент» Брундуляк?

— Она татарка, мусульманка… И большевичка к тому же. Представляешь? Меня в Новочеркасск отзывают, а она за револьвер. Нет, не в меня — в себя. Слава богу, успел, руку перехватил. Теперь письма пишет, приехать обещает. Нет, я не против, но…

Надо бы посочувствовать. Или хотя бы промолчать. Татарка, большевичка… Письма пишет — а по какой почте присылает? «Partisan`s Mail Express»? А если таки присылает… Влип, Иван Царевич!

— У меня, Василий, поп знакомый есть — отец Серафим. Могу под конвоем доставить. И окрестит, и… Или в ислам перейдешь? Ножницы подарить?

— Иди ты!

Не пойду. Это ему за «земгусара». Будет знать!

* * *

— Все ясно, Василий. Как на ринге — удар обманный, удар смертельный. Я первый, ты — второй. Ты — здесь, я…

— Какой ты бодрый, Филибер! Смотреть противно. Значит так. Отряд я тебе выделил, народ надежный — местные, наши. «Казара»! Сами разберутся в лучшем виде, твоя забота — начальство изображать. И все! Под пули не лезь, не вздумай. На хрена мне Новочеркасск, если тебя ухлопают? Это ты понял, земгусар?

* * *

— …А вы, ваше высоблагородие Микола Федорыч, не сумлевайтесь и не волнуйтесь здря. Вам еще с Василием Михалычем Новочеркасск от нелюдей краснопузых, в жилу их язви, выручать, на Москву Кременную идти. Наша она, Раздорская-станица, с дедов-прадедов наша. Мы ее и свободить будем, иначе не простится — ни на земле, ни на Небе, Господи спаси и помилуй! Наша забота, кровная, уж вы не обижайтесь. Так что в сторонке держитесь и юнкарям своим закажите. Ох, Микола Федорыч, что ироды эти с народом сотворили, подумать страшно. Волком выть охота, я вам скажу. От мы их и будем скубать, кубыть волки кутят! Считай, на татар идем, на Мамая-беса… И еще просьба есть — от всего обчества. Наденьте погоны, потому как сейчас самая лютость начнется, не обознаться бы по горячке. И станишникам любо будет, когда на майдан сам полковник Хвилибер пожалует — при погонах да при шашке, как годится. Так у вас и шашки нет? Ну, Микола Федорыч, разве можно так? Вроде и полковник, а дитё дитём!..

* * *

— Мудак, ой, мудак!

Присел поближе, коснулся рукой залитого кровью лба, поднес пальцы к глазам. Почему-то захотелось надеть очки — родные, с крутым «плюсом». Отвык за эти месяцы, не вспоминал даже, а тут…

— Какой же ты мудак, Принц!

Сотник Войска Донского фон Приц жабой лежал на траве. Окровавленной жабой. Жабой, нагло нарушившей приказ прямого и непосредственного начальника. Очки в золотой оправе валялись рядом в комплекте с памятной «мосинкой» без штыка. Мне не подойдут — «минус».

Лоб был теплый. Только это еще сдерживало.

— Он жив, Филибер, — подпоручик Кленович Ольга Станиславовна наклонилась, осторожно коснулась щеки. — Касательное в голову, сейчас перевяжу.

— Не надо, — вздохнул я. — Все равно расстреляю. Из гаубицы! Какого ху…

Холодная от пота ладонь легла на мои губы. Да, ругаться не стоит. Раньше надо было думать, когда этот «му» полез в цепь с джентельменским набором «окуляры-„мосинска“». Но что я мог сделать, если правой рукой приходилось держать за пояс госпожу подпоручика, а левой придерживать ее же за портупею? Тоже собралась погеройствовать, кавалерист-девица, даже лошадь успела подобрать! Ну что за, мать ее дери, страна, посылающая в бой чахоточных девушек и очкатых пацанов!

Стон, что-то темное стекает вниз по подбородку незадачливого Аллена Даллеса. Красное… Заставляю себя смотреть, не отворачиваться. Мой парень — мой грех. Не уследил…

Сам я тоже хорош — отсиделся в тылу, пока цепи шли в рост на красные пулеметы. Дело даже в не приказе Чернецова — просто не пустили. Хмурые небритые усачи взяли за плечи, повалили на траву. «Здеся и будь, твое высокоблагородие!» И караул приставили. Хорошо, успел схватить Сашу, усадить рядом.