Сильвия показывает подбородком на дверь.

— Это вон там, чуть дальше по дороге?

— В Хендонской районной больнице.

— Ясно. — Она встает и идет к высокому холодильнику, стоящему у стены, возвращается с банкой колы и опять садится. — У меня была кузина, которая прошла через то же самое, что и ты. Правда, это было давным-давно. Хотя тогда это так не называли. Не давали этому четкого определения. Все в семье просто говорили, что она «страдает от нервов». Понимаешь?

— Она сейчас в порядке?

Сильвия качает головой.

— Ее, считай, с нами больше нет, прости господи… Совсем уже не от мира сего, если хочешь знать мое мнение. — Она открывает банку. — Хотя страдает от этого не меньше. — Смотрит на меня. — Я вижу это, лапушка.

Не знаю, что на это сказать, так что просто опускаю взгляд на поцарапанную красную клеенку.

— Не могу даже представить, на что это похоже…

Наконец поднимаю взгляд и клянусь: она действительно хочет это знать. Входит какой-то пожилой дядька, и Сильвия спрашивает у него, будет ли он как обычно. Когда дядька отвечает, что да, просит его присесть и говорит, что займется им через пять минут.

Потом опять поворачивается ко мне.

— Может прозвучать немного по-дурацки, но бо́льшую часть времени это просто… раздражение, — говорю я. — Прямо-таки жутко раздражает, когда люди тебе не верят.

— Понимаю, каково это… — произносит она. — Но большинство людей просто не знают, как реагировать на такие вещи, верно? Не уверена, что я и сама-то знаю, сказать по правде… Предположим, ты говоришь кому-то, что ты… ну не знаю: получаешь послания от Бога через рисунок на твоих обоях. Я не имею в виду, что именно ты говоришь нечто такое, лапочка… но как прикажешь людям на такое реагировать? Вряд ли «ну вот и славненько», потому что такое лишь… укрепляет все это, не находишь?

— Угу. Но при этом это почти то же самое, как если бы я сказала кому-нибудь, что меня зовут Алиса, а мне бы ответили, что ни фига.

Сильвия медленно кивает.

— Пожалуй… Вполне могу тебя понять.

— Вот насколько ты во всем этом уверен. Ты не просто думаешь, что это так, — ты знаешь это!

Она опять кивает.

— Поняла, лапочка.

— Так что это все равно как все говорят, что ты дура, и обзывают тебя вруньей.

— Или говорят, что ты сошла с ума.

Я смеюсь, и это классно.

— Верно. Но если вы и впрямь слегка повредились умом, то не думаете, что это так. — Теперь уже я показываю подбородком на улицу. — Никто там не считает себя сумасшедшим. Ни чуточки. Да, может, они и выбились из колеи по какой-то причине, но…

— Абсолютно все то и дело вылетают из колеи, — перебивает Сильвия.

— Знаю.

— А кой толк вообще от этой чертовой колеи? Просто чтобы постоянно ехать в одну и ту же сторону и помирать со скуки?

— Нет…

Она явно пытается поднять мне настроение, так что я не говорю ей, что сейчас все бы отдала, только чтоб опять вернуться в эту тоскливую колею. Оказаться лицом к движению. Двигаться вперед…

— Ну, а что ты? — спрашивает Сильвия.

— А что я?

— Да плюнь ты на всю эту публику через дорогу! Как ты сама себя чувствуешь? Сейчас, прямо сию минуту.

Смотрю на нее, и это вынуждает меня подумать про маму, так что не могу удержаться от слез.

— Ну, ну, ну… — Она одну за другой достает из металлического держателя салфетки и передает мне. С хныканьем бубню в них:

— Я в такой беде!

Сильвия уверяет меня, что все будет хорошо, и кладет мне ладонь на руку. Ладонь у нее более теплая и мягкая, чем я ожидала. Не знаю, не забыла ли она про того пожилого дядьку и его «как обычно», но после этого мы еще некоторое время сидим, не произнося ни слова, пока Сильвия прихлебывает свою колу и то и дело повторяет: «Ш-ш, ш-ш, ну тише, тише…»

И на несколько минут все приходит в норму. Я забываю про Кевина, Дебби и про того, кто за мной охотится. Забываю про Джонно и про все эту кровь, которая изливалась из него, потому что женщина, с которой я сижу, — спокойная и добрая. Потому что она ничего от меня не хочет и не думает чего-то там плохого, и что самое замечательное — я знаю, что она не осуждает меня.

И тут все и заканчивается, поскольку я вижу за окном Джорджа и рысящего вслед за ним полисмена. Джордж бросает взгляд внутрь, и через несколько секунд оба уже в дверях.

— О! — произносит Сильвия.

Секунду-другую, пока все тут оборачиваются посмотреть, что происходит, я гадаю, уж не она ли их и вызвала. Могла ли Сильвия это сделать, когда я на что-то отвлеклась или когда отходила к холодильнику? Может, она дала сигнал кому-то в кухне?

Джордж подходит к нашему столику, и пусть даже вид у него не сердитый, я уверена, что он зол.

Говорит:

— Ну пошли, Алиса.

Сильвия встает, и я следую ее примеру.

Тут я решаю, что Сильвия наверняка никого не вызывала, поскольку когда полисмен — который выглядит лет на шестнадцать, — решительно берет меня за руку, она качает головой и произносит:

— Ни к чему, сынок.

Я обещаю ей, что обязательно вернусь и расплачусь за тост, а она кричит мне вслед, когда меня ведут к дверям:

— В следующий раз получишь нормальный человеческий завтрак! Береги себя… хорошо, лапушка?

— Искренне сочувствую, что тебе пришлось выйти в субботу.

— Не вышел бы, если б не ты, — отвечает Маркус.

— Ах да, — говорю я. — Просто Малайка…

— Хотя неплохо потрудился.

Мы сидим совсем близко друг от друга в одной из смотровых. Здесь тепло, пованивает хлоркой и блевотиной, и я вспоминаю, как мы оба сидели в этом самом месте почти неделю назад. Тогда это Маркус нуждался в утешении — сбивчиво лепетал, как потрясен и как не может поверить в то, что случилось прямо на противоположном конце коридора с женщиной, чье тело еще не успело остыть.

У обоих нас была кровь на руках.

Я говорю «в утешении», но навскидку — учитывая весь этот побег и то, что меня привели обратно при помощи полиции, — это наверняка не главная забота Маркуса в данный конкретный момент. Помимо физического нападения на кого-нибудь, побег отсюда — это самый серьезный проступок, что касается поведения пациентов. Я знаю, что обязательно будут какие-то последствия, но особо не парюсь и не жду чего-то, что вы сочли бы серьезной взбучкой. Я ведь не взяла никого в заложники, не перелезла через стену в Белмарше[106] или типа того.