«Скромная норка» оказалась просторным сухим подземным жилищем с бесчисленным количеством комнат, запутанными лабиринтами переходов и приличным искусственным освещением. Светились (желтовато и довольно комфортно для зрения) толстые малоподвижные многоножки, квартирующие на покрытом плотной коркой потолке и стенах. Та же твердая корка, образованная спрессованными растительными волокнами пополам с глиной (что-то наподобие саманного слоя), служила полом.

Двигаться по коридорам пришлось недолго, однако я совершенно запутался. Дело в том, что у входа нас встретила и затем сопровождала целая ватага шумных озорников-детенышей, норовивших похлопать меня по заду, ухватить за перед и со знанием предмета обсуждавших мою… ну, скажем, анатомию. По мере сил отбрыкиваясь от навязчивых сорванцов (родители смотрели на их выходки более чем снисходительно), я, естественно, сбился со счета поворотов. И вообще потерял ориентацию. Наконец меня запихнули в какую-то низкую келью и плотно затворили вход знакомым плетеным щитом. Завязки из жил, понятно, остались снаружи, зато намазанные ядом зловещие шипы были обращены внутрь.

Я торопливо отодвинулся от них подальше.

— Можешь поспать, — сказала самка. — Когда наступит время ужина, я тебя разбужу.

Она ушла, ласковыми тумаками гоня перед собой деток. Самец еще покрутился некоторое время возле камеры, обжигая меня сквозь решетчатую дверь алчным взглядом и облизывая с черных губ голодную слюну, но в конце концов исчез и он.

Довольно живо разгрызя путы на руках, я первым делом ощупал голову. Если память не подводит, мне довелось треснуться ею с хорошего маху о добрый такой камень. Вообще-то после подобных черепно-мозговых травм люди если и живут, то, как правило, не бог весть сколько. Причем в специальных клиниках, окруженные заботой дюжих медбратьев. Нельзя исключать того, что я сейчас нахожусь именно в такой больничке, изобретательно галлюцинируя блудотериями и саваннами палеоцена.

Голова была качественно перебинтована травой и широкими листьями, под которыми чувствовалась какая-то влажная масса наподобие творога. В паре мест масса просочилась наружу, и я измазал в ней пальцы. Посмотрел, принюхался. Темно-зеленая, с тем самым медицинским, на спирту, ароматом. Хотелось верить, что это не вылезшие мозги, а всего-навсего жеваный подорожник или что-то наподобие него. Между прочим, эта жвачка обладала мощным лечебным эффектом: голова перестала болеть совершенно.

Удовлетворенный поверхностным самоосмотром, я приступил к обследованию камеры. Была она, как уже упоминалась, достаточно низкой — в макушку упиралась, — зато длинной и широкой. Форма — несколько искаженный овал. Вблизи от входа обнаружилась поместительная, но мелкая корзина, наполненная соломой. Я решил, что это постель. В дальнем углу, под плоским камнем, — яма диаметром с ночной горшок, на дне которой шустро извивались какие-то волосатые и длинные не то черви, не то гусеницы. А может, это был всего один многометровый червяк-гусеница. Пахло из ямы грибами, плесенью и чуть-чуть навозом. Наверное, это был своеобразный ночной горшок с биологическим поглощением продуктов дефекации. Интересно, подумал я, изучая взглядом насекомое-ассенизатора, а оно не выбирается иногда поползать по округе? Скажем, ночами. Членики размять. Вот был бы сюрприз!

Положив камень на место, я потопал по нему ногой. Вроде плотно.

Больше ничего достойного внимания в келье не обнаружилось. Я рассмотрел вблизи светящихся сороконожек, выяснил, что у них имеются глазки на щупиках, ярко-алый сантиметровый ятаган на хвостовой части и мягкое склизкое брюхо. Что сорок ножек — это никакие не ножки, а тоненькие насекомые вроде палочников, не то паразиты, не то симбионты, накрепко сросшиеся со светлячками. Еще я разглядел копошащуюся вокруг светлячков совсем уж мелюзгу, блох каких-то, и тут мой исследовательский пыл угас.

Что ж, ужин мне пока не несут (а жаль!), бесчестить тоже не спешат (а вот это, напротив, дает повод для оптимизма), можно и отдохнуть. С этой мыслью я забрался в корзину и начал ворочаться, устраиваясь. Наличие на стенах блох я решил презреть. До тех пор, пока кусаться не начнут.

Разместиться с комфортом не удавалось. Во-первых, постель была коротковата, во-вторых, стояла неровно. Покачивалась, похрустывая. Что-то под ней этакое лежало. Я выбрался из корзины и оттащил ее в сторону. Взору открылся кусок плоской сводчатой кости — по виду крупного черепахового панциря. Однако хрустел не он, а то, что находилось под ним. Соединенный с панцирем источенными временем сухожилиями, раскрошившийся на множество обломков, но однозначно узнаваемый остов человеческой руки. Маленькой, словно детской.

Я десяток раз вдохнул и выдохнул сквозь зубы, прошептал: «Да идите вы, братцы-кролики, со своей заботой» — и, настроившись на сложное длительное проникновение через каменистый суглинок, сиганул вверх.

Подобрала меня все та же военно-транспортная вертушка с экипажем здоровенных головорезов. Я уже судорожно вспоминал «Отче наш», окруженный сворой завывающих и брешущих на разные голоса худых безобразных зверюг собачьей породы, когда машина с резким свистом свалилась буквально нам на головы. Откуда она вынырнула, не успели заметить ни я, ни мои шелудивые и голодные друзья. Шакалы тотчас бросились врассыпную — и все-таки, все-таки запоздали с бегством. Фатально. Парни из вертолета стреляли стремительно и необыкновенно точно. Дело было кончено за минуту. Падаль бросили гнить, а меня бесцеремонно втолкнули внутрь геликоптера, где победительно грохотал из скрытых динамиков неизменный Вагнер.

Двигатели изменили тон, нас замотало.

— Опять ты, — с отвращением сказал старшина стрелков, беря меня шершавыми пальцами за подбородок.

Внешностью он был чертовски похож на помолодевшего и избавившегося от бороды (но не усов) Сулеймана: такой же широкий, горбоносый, чернявый, с мясистыми губами и глазами-маслинами. Вдобавок объяснялся этот наследник Урарту с таким же легким приятным акцентом. И гораздо менее приятной властностью тона.

— Слушай, гаврик, разве я тебе не говорил, что в патрулируемой зоне посторонним находиться строго запрещено? Что, повторять снова да ладом? Ась? Ты, наверно, воображаешь, что мне из-за тебя попу начальству подставлять уж такое удовольствие, такая охота — прям терпеть невмоготу?

— Да вышвырнуть его за борт, и Вася-кот! — предложил неприятный ломкий голос из глубины отсека. — Пущай полетает. Могу поспособствовать.

— И я могу, — лениво добавил еще один боец, блеснув татуированной лысиной.

— Отставить базар! — рыкнул командир. — Ты, — он наставил на меня палец. — Впитывай последнее предупреждение. Всеми фибрами души.

— И фибромами матки! — необдуманно пошутила грубым голосом какая-то бородатая образина, за что сейчас же поплатилась, отхватив от командира звонкого леща.

— Наряд за нарушение приказа плюс два за убогий юмор, — сурово распорядился моложавый двойник Сулеймана и вернулся ко мне.

— Сейчас мы тебя высадим вне охраняемого периметра. Покажем направление, обеспечим провиантом. И чеши за горизонт. Попадешься на глаза еще раз — тебе Рагнарёк. Полный. Архаровцы мои шлепнут без разговоров. Так, ребята?