к окну и, глядя сквозь него на далёкие, бьющиеся на ветру знамёна, вдруг подумала, что видимо рано расслабилась так благостно.

Она перебирала в уме события последних дней, с горечью осознавая, что совсем в них не вникала, и не может сейчас даже строить какие-то обоснованные предположения, когда слуга доложил о приходе мессира Дю Шастель.

– Как я рада, Танги, что именно ты остался в этом вымершем городе! – с улыбкой повернулась ему навстречу герцогиня. – Сядь, расскажи подробно, что, в конце концов, происходит?! Одни говорят о мире, другие о новом сражении, и у меня сейчас такое чувство, словно я приехала не в Крепи, а снова в чужую страну, где мало что знаю и понимаю!

Танги отстранённо поклонился.

– Я тоже мало что понимаю, мадам. Или понимаю слишком много такого, что понимать не хочу.

– Объяснись. Что ты хочешь этим сказать?

– Не знаю, получится ли… Мои домыслы больше похожи на предчувствия, ваша светлость. Я не смогу что-то конкретно вам объяснить. Но, если эти предчувствия верны, хотя бы отчасти, то дела, что здесь затеваются, не для тех, кто приносил рыцарские клятвы. Во всяком случае, не для меня.

Что-то в тоне Танги заставило тревогу мадам Иоланды разгореться сильнее. Она опустилась на стул и, как прежде властно, почти приказала:

– Сядь и расскажи всё.

Мгновение рыцарь колебался. Потом вздохнул. Придерживая за рукоять меч на боку, встал на одно колено и согнулся так, что не стало видно его лица.

– Прошу извинить меня, ваша светлость. Я здесь, чтобы проститься. Вчера король принял мою отставку, сегодня я уже собрался и, выйдя от вас, сразу уеду к месту новой службы.

– Куда?

Голос мадам Иоланды не дрогнул, хотя сцепленные между собой пальцы на руках побелели.

– Господин де Ришемон давно зовёт меня на службу. Возможно, мы с вами больше не увидимся. Мне жаль. Но никакого рассказа не будет. Уезжать, оставляя вам свои сомнения, я не хочу. Его величество сам всё объяснит, и, может быть, вас его объяснения убедят.

– Скажи, Танги, – перебила мадам Иоланда, – если бы я не приехала в Крепи сегодня, ты бы вернулся в Реймс, чтобы проститься со мной?

Спина рыцаря согнулась ещё ниже.

– Мадам, вчера я увидел у короля вашего сына со свитой и решил, что теперь могу заехать в Реймс. Я бы не простил себе, если бы не повидался с вами… Но потом… Потом узнал, что ехать никуда не придётся…

– Посмотри на меня, – приказала герцогиня.

Нехотя Дю Шастель поднял голову, но не глаза.

– Почему ты уезжаешь, Танги?

Мадам Иоланда подалась вперед, чтобы дотянуться рукой до его лица. Впервые в жизни она прикасалась к Дю Шастелю так – нежно и заботливо – как прикасается только женщина, переполненная любовью.

– Разве бегство выход?

Дю Шастель горько усмехнулся. Было видно, что всё происходящее даётся ему с трудом. Ладонь герцогини мягко соскользнула с его щеки, и рыцарь встал.

– Я ни за что бы не уехал. Но дело, которое казалось величайшим изо всего, совершённого когда-либо, оборачивается теперь ничтожным балаганным представлением! Меня старались держать подальше ото всех перешёптываний, но долгие годы служения вам научили видеть зорче и дальше. Мне не требуются никакие разъяснения, чтобы понять – от Жанны пытаются избавиться, причем так, чтобы от неё не осталось НИЧЕГО! Вы понимаете, мадам? Ни побед, ни чуда! Поэтому и сражения, к которому она готовится, не будет! Как и любого другого, пока остаётся хоть малейший шанс на ЕЁ победу!

– Может быть, ты что-то не так понял, Танги? – мягко спросила герцогиня. – Всякий мужчина позавидует девушке, стяжавшей мужскую славу. А мы оба знаем, как болезненно Шарль воспринимает любое превосходство.

– Я не завидую ей, – покачал головой Дю Шастель. – Алансон не завидует. Ла Ир, де Ре, Дюнуа… Нет, мадам, сами того не ведая, вы на самом деле вызвали к жизни чудо. Я рыцарь, неплохо разбираюсь в военном деле и не могу не видеть, что Жанна искусный воин. Да, Рене неплохо её подготовил. Но нас всех готовили сражаться, и, тем не менее, мы едва не потеряли Францию! Говорю вам, мадам, Жанна истинная Божья посланница! И, если она сказала: «надо сражаться», значит надо сражаться, а не завидовать!

– Если все побегут, как ты, кто же станет сражаться?

– Я не бегу. У господина Ришемона свои счёты с Бэдфордом, поэтому он не отступит и договариваться не намерен. Рядом с ним я продолжу воевать, как и хочет Жанна.

– И это единственная причина, по которой ты уезжаешь?

– Это причина, которая позволила мне уехать.

Дю Шастель, наконец, решился посмотреть мадам Иоланде в глаза, и она сразу увидела всю боль, которую рыцарь так скрывал.

– Меня давно удерживало при дворе только это наше дело. Я думал, что нужен, хотя бы здесь… Но, как ни горько это признавать, с некоторых пор стало совершенно очевидно, что нужды во мне не испытывает никто. Разве только один мессир де Ришемон.

– Вы забыли обо мне, Танги.

– Нет, мадам, это вы обо всём на свете забыли.

В наступившей тишине было слышно только назойливое гудение мухи, запутавшейся в соломе на полу.

Мадам Иоланде очень хотелось сказать что-то хорошее, доброе. Что-то о том счастье, которое с ней случилось. О том, что это счастье и их давняя… да, их давняя дружба, а не подчинение его ей, как он, возможно, думает – это звенья одной цепи, разрывать которую нельзя. «Нельзя, Танги, нельзя! – вертелось у неё на языке. – Потому что эта цепь ковалась не нами, иначе был бы выбор…»

Она вдруг снова вспомнила две реки, предсказанные отцом Телло. Может, две реки – это две жизни, текущие возле неё? Но, как делать выбор между ними, не отрывая какую-то часть от себя?

– Мадам, – вдруг выдавил рыцарь с отчаянной решимостью, – как я сказал, мы с вами можем больше не увидеться, и это даёт мне смелость, а может быть, и право быть откровенным. С самых первых дней я боготворил вас. Впрочем, вы не могли этого не понимать, и всегда были деликатны по отношению ко мне. А мои мечты всегда были скромны. Это отношение к вам таким и останется. Но с недавнего времени… – он с силой потёр лоб рукой. – Простите, мадам, я сейчас чувствую себя, как паломник у поруганной святыни. Человек, который стал вам дорог, несомненно, обладает какими-то достоинствами – иначе было бы совсем тяжело. Но мой долг сказать вам… потому что я знаю, как это бывает… возвысить может только истинное чувство. Всё