После того как наши войска закрепились на Малой земле, а Новороссийская база наладила морем питание и артподдержку войск, адмирал Октябрьский возвратился в Поти – поближе к основным корабельным соединениям. Наштафлота Елисеев с группой офицеров остался в

Геленджике. В Поти при комфлоте была создана опергруппа из офицеров штаба флота во главе с помощником начштаба флота по боевой подготовке, которому подчинялись отдел боевой подготовки и флагманские специалисты флота.

В марте Г'лавморштаб инспектировал флот, и мы получили акт, утвержденный наркомом, и в нем сделана приятная для нас запись: «Части Потийской ВМБ являются наиболее подготовленными частями ВМФ, а ее ПВО достаточно эффективно». Такая оценка на высоком уровне вдохновляла всех нас на еще лучшую работу. В акте были указаны и наши недостатки. Но мне уже не суждено было ими заняться.

Меня внезапно вызвал комфлот. Он предложил мне занять пост помощника начштаба флота и возглавить при нем опергруппу. Я был озадачен неожиданным предложением и не знал, что ответить.

– Так надо, и теперь же, – настаивал комфлот.

– Видно, служить надо там, где прикажут, – выдавил я из себя.

– Вот и хорошо, ждите приказ наркома.

И назавтра я уже работал в новой роли. По боевой подготовке флота моим помощником был капитан 1 – го ранга М.Н. Попов, а в опергруппе – капитан 3-го ранга Ф.В. Тетюркин, весьма толковый оператор штаба флота. Первый утренний доклад комфлоту по морской и сухопутной обстановке я поручил сделать ему, а сам присматривался. Нелегко было докладывать Октябрьскому. Он сразу подмечал фальшь, недостоверное, не проверенное перекрестно, двоякое толкование фактов и событий, своими вопросами давал понять, что к нему ходить с сырым материалом нельзя.

На первом моем докладе обстановки мне было сделано немало замечаний. Это заставило меня внимательно изучать обстановку в течение суток непрерывно, а за доклад садиться не в семь утра, а в пять. И дело наладилось.

Впервые я работал с Октябрьским рядом, и это дало возможность ближе к нему присмотреться, с каждым днем я делал новые открытия в этом человеке. Это тем более легко сделать, что помимо утреннего доклада он заслушивал меня по обстановке несколько раз в сутки и давал много распоряжений, не затрагивающих прерогативы наштафлота. Он редко поручал мне составлять проекты телеграмм и письменных распоряжений командирам соединений текущего характера, больше писал сам. Порой он вставлял резкое слово, за которое чувствительные дулись на Октябрьского, но я, как грубо сработанный, не придавал этому значения. Я видел в его обращениях главное: горение, возвышенные страсти, великое служение Родине. Любил я читать телеграммы нашего комфлота, когда стал командиром базы, даже если в них попадало и мне, ибо понимал, что все им делается из благородных побуждений: закалить мой характер. Пусть было остро, но зато прочувственно и отражало наше положение, передавало атмосферу того времени, соответствовало накалу борьбы и давало боевой настрой в твоих действиях. Если погодя Филипп Сергеевич убеждался, что он хватил лишку, вставив незаслуженно обидное слово, старался исправить свою промашку.

Телеграммы по боевой подготовке и извлечению опыта из боевых действий комфлот поручал составлять только мне – по долгу службы. Тем более, что за мной стояли мои многоопытные помощники.

При докладах и в беседах Октябрьский вел себя ровно до тех пор, пока видел, что ему докладывают дельное. Но стоит докладчику сбиться с ноги, попытаться навязать недоработанное, происходила вспышка и конец изящной словесности. Нет-нет – наш комфлот сам преследовал за фольклор, не терпел сквернословия и не засорял свою речь крупного военачальника, но сурово осуждал виновного крепкими, но вполне литературными выражениями, от которых горели уши у провинившегося. Мне не приходилось подвергаться подобному, так как старался в своей работе не давать повода к этому Вообще-то, Октябрьский бережно относился к кадрам, не придирался, не дергал, тем более по мелочам, но не пропускал случая даже старательному указать на промашку, ну и тем более взгреть нерадивого. Вот почему были и недовольные им. Но авторитет его, как умного и волевого военачальника, на флоте был непререкаем. И мне еще не раз представится случай это подтвердить. Вне службы Филипп Сергеевич был приятным собеседником, любил шутку, остро высмеивал пороки, а к человеческим безобидным слабостям относился снисходительно.

В одну из таких непринужденных бесед, за обедом, когда мы были наедине, я спросил Октябрьского напрямую: кто выбрал Южную Озерейку для высадки десанта и почему вы согласились? Он ответил сразу: выбрали Тюленев и Петров, а я согласился по многим причинам; не хотел конфронтаций, поэтому не ссылался на отсутствие десантных кораблей и неприемлемость Озерейки для высадки, да и данных имел о ней мало, чтобы отвергнуть, а на Станичку мы перенацелились, когда противник нас проучил, мы набили себе синяков и шишек, и тогда все сразу поумнели. Довольно откровенное и честное признание.

Недолго я поработал под непосредственным руководством Октябрьского. На флот внезапно прибыл нарком ВМФ Кузнецов и вызвал Октябрьского на запасной ФКП в Майкопе (под Туапсе). А через несколько дней по флоту было объявлено, что в командование флотом вступил вице-адмирал Л.А. Владимирский. Это ошеломляющее и неожиданное известие вызвало недоумение, и не только у меня. Между собой говорили о разногласиях между Петровым и Октябрьским, осложненных неудачей под Озерейкой. Октябрьский возражал против попыток неправильного использования флота, особенно там, где войска могли сами справиться, без привлечения крейсеров и даже линкора, и в этом комфлот чаще был прав – флотом надо распоряжаться умеючи, глубоко вникая в его сложности. Поговаривали о застарелых неровных взаимоотношениях между Кузнецовым и Октябрьским – как видно, эту накладку не сбросишь со счетов. Но я точно знаю, что Октябрьскому не было предъявлено обвинение по неудаче у Озерейки. Ее тогда посчитали общей неудачей, в ряду других неудач на море и суше, чередовавшихся с успехами.

Начальник Береговой обороны флота генерал П. А. Моргунов, одинаково относившийся к Октябрьскому и Петрову (в обороне Севастополя он был ближайшим их помощником), поведал мне следующее. В дни пребывания наркома на ФКП флота он постоянно общался с помощниками наркома, как со старыми сослуживцами, имел точную информацию о подоплеке этого дела. Он полностью исключает вопрос об Озерейке, как причину снятия Октябрьского, так как первичной ошибкой было неверное избрание Озерейки, как исходного рубежа для наступления десанта по суше (она же автоматически и пунктом высадки десанта), а выбор делал не Октябрьский. Незначительная масштабность Озерейки не могла послужить причиной снятия такого крупного военачальника, как командующий флотом, тем более за ошибки его начальников, диктовавших свои условия без надлежащего изучения местности, и тоже не по своей вине. Озерейка явилась поводом накопившихся претензий чисто человеческого порядка.

Конечно, Лев Анатольевич Владимирский – большая умница, славный и отважный мореход, не отступавший ни перед какими свирепыми штормами, и, как бывший его помощник (когда он командовал эсминцем «Петровский»), свидетельствую его высочайшие морские качества и владение виртуозным искусством управления кораблем; а в войну наблюдал под Одессой его храбрость в бою. Однако для командующего флотом требуются и другие многие качества – железная воля в проведении крупномасштабных дел, гражданское мужество в отстаивании своего мнения, умение властно скомандовать. Всем этим, и многим другим, в избытке обладал Октябрьский.