И словно в подтверждение его слов из ближайших кустов вылезли человек шесть ребятишек разного пола от трех до восьми лет. Все, как на подбор, грязные, чумазые, в соплях и без штанов, да еще и босиком. Что особенно бросалось в глаза на фоне Ольги, одетой в ватные штаны и сшитые из шкуры оленя невысокие сапоги, расшитые цветным бисером. Они боязливо подошли к медикам и встали рядом с Петровичем. Бывалый фельдшер порылся в бездонных карманах своих штанов и угостил каждого парой ирисок «Золотой ключик», видимо, заранее приготовленных. Дети улыбнулись в ответ и попытались снять с размягчившихся от жары конфет бумажную обертку. Когда это не получилось, то запихнули в рот прямо так – с бумагой, довольно нажевывая редкий в этих местах вид угощения.

– Петрович, ты чего им дал? – набросился на него Бойко. – Не мог что ли нормальных конфет с собой прихватить? Сказал бы мне – я бы захватил.

– А кто тебе не давал взять конфеты? Не знал, что в стойбище летим, а там всегда детей полно?

– Честно сказать, не подумал. Извини, Петрович.

– Проехали. Кстати, шоколадные конфеты на такой жаре вообще в кашу бы превратились. Я прошлый раз, когда в стойбище Ротке летали, две недели назад, набрал с собой шоколадных конфет, так они слиплись все в один сплошной конгломерат, не поймешь, где что.

– Ничего, не переживайте, – пришла на помощь к Петровичу улыбающаяся Ольга, – ничего нашим детям не будет. Они мясо сырое и рыбу едят. А тут подумаешь – конфеты с оберткой.

– Да, но там же бумага!

– А ничего, переварят, пойдемте лучше к Петьке, он вас заждался.

Медики под предводительством Ольги гуськом отправились к стоявшим неподалеку чумам. А юный проводник Степка остался играть с эвенкийскими детьми. И для начала он с важным видом показал им перевязочные одноразовые пакеты с синими крестами на этикетке, подаренные Михаилом Федоровичем. Чем сразу вызвал неподдельное уважение и зависть своих эвенкийских приятелей. Ведь таких, пахнущих резиной и лекарствами, пакетов они еще не встречали.

Чум внутри немногим отличался от своего неброского наружного обличья: такой же серый и мрачный, отдающий средневековой дикостью. Единственное отличие, что вместо березовой коры весь пол оказался застеленным оленьими шкурами. Медики сняли при входе обувь и босые вошли вовнутрь. Посредине устаревшего эвенкийского жилица стояла тяжелая кованая железная тренога. Под ней тлел очаг, выложенный по периметру крупной речной галькой. Дым уходил прямо кверху в сформированную из перекрещенных жердей дыру. На тупом, ржавом металлическом крюке висел раритетный закопченный казан без крышки, распространяющий по округе возбуждающий аппетит вареного мяса. В левом углу стоял допотопный старинный сундук, обитый по углам железными полосками. Мебель в чуме отсутствовала. Ее с успехом заменяли многочисленные почетные грамоты и вымпелы, развешанные на прокопченных стенах, красноречиво свидетельствующие, что хозяин чума Петр Слепцов является знатным передовиком оленеводства.

В правом углу на белой оленьей шкуре в армейском спальном мешке лежал узкоглазый человек лет тридцати пяти с заостренными чертами лица. Несмотря на русские имя и фамилию – это был типичный представитель своего народа: коричневая от загара продубленая постоянным нахождением на воздухе кожа лица и рук, большая круглая голова с черными волосами, щелки глаз, широкий ноздреватый нос, редкая хошиминовская борода и жиденькие усы, тонкая шея, узкие белые плечи и белая впалая грудь, лишенный растительности живот в грязных разводах. Петька тихо постанывал и часто дышал, от него пахло едким потом, табаком и человеческими испражнениями.

Из носа больного торчал резиновый желудочный зонд, по которому в привязанный к его концу целлофановый мешок текло желудочное содержимое. Доктор Щедрый с фельдшером Петровичем тихо поздоровались и, осторожно выудив больного из спального мешка, приступили к его осмотру.

– Надо оперировать, – вынес вердикт Михаил Федорович, оторвавшись от больного. – Без сомнения прободение язвы, перитонит.

– Доктор, а вы уверены? – испуганным голосом поинтересовалась Ольга – жена Слепцова.

– Разумеется, – усмехнулся Бойко, – Михаил Федорович опытный врач и если говорит, что нужно оперировать, то надо оперировать.

– Резать не дам, – застонал Петька, едва ворочая сухим языком.

– Свиней режут и баранов, а людей оперируют, – строго произнес хирург, намыливая над поставленным Ольгой прямо на пол оцинкованным тазиком руки. Женщина лила ему теплую воду из белого эмалированного ковшика и следила краем глаза за мужем, тому становилось все хуже и хуже.

– Все равно не дам, – отрезал Петка. – Васька поехал в Алари за шаманом. Там сильный шаман, очень сильный, куда сильней нашего. Завтра должен уже приехать.

– Шаман? Ты же, кажется, член партии? – посмотрел на него Петрович. – Какой шаман, Петя? На дворе двадцатый век. Не сегодня-завтра шагнем в коммунизм.

– Ну, ты с коммунизмом-то пока повремени, – подмигнул ему анестезиолог Бойко, кивая в сторону казана и треноги.

– Шаман приедет, будет с духами говорить. Завтра уже приедет, – еле выдавил из себя больной член КПСС.

– Петя, пойми ты, чудак-человек, – вытирая руки о чистое, но застиранное до серого цвета вафельное полотенце доктор Щедрый, – для тебя уже завтра может и не наступить. Если сегодня операцию не сделать, то ночью запросто можешь умереть.

– Ай! – вскрикнула Ольга и, сжав руки в кулачки, приступила к лежащему мужу. – Умирать значит собрался? Да?! А долг кто отдавать станет?

Муж, постанывая, повернул к ней свое мученическое лицо и ответил тихо по-эвенкски. И Ольга перешла на родной язык и что-то быстро-быстро залопотала, жестикулируя перед собой сжатыми в кулаки руками. В какой-то момент показалось, что она треснет несчастного по лицу, но кулак просвистел в паре сантиметров от приплюснутого от природы носа Пети и вернулся назад.

– Соглашается? – поинтересовался Михаил Федорович.

– Нет, – мотнула головой женщина и тихо опустилась прямо на пол, – хочет дождаться шамана. А шаман только завтра после обеда, в лучшем случае, приедет. Далеко от нас он живет. Давайте, дорогие гости, пока отобедаем, а то вы же еще не ели ничего, как к нам прилетели.

– Пока не обедали, – потянул носом воздух возле казана Аркадий Данилович. – Что там у вас такое вкусное варится?

– Мясо оленя, – Ольга извлекала откуда-то сбоку стопку алюминиевых мисок и ложек и, установила прямо на пол небольшой раскладной столик, сплетенный из ивовых прутьев, – садитесь на корточки, а я вам пока варева наложу, еще хлеб есть, правда старый, три дня назад покупала. А за свежим еще не ходила. Зато свежая черемша есть. Любите черемшу?

– А про какой ты там долг говорила? – задал ей вопрос Петрович, когда насытившись, отставил от себя пустую тарелку с ложкой и, отодвинувшись от «стола», принялся вытирать жирные руки тряпкой, смоченной в обычной воде.

– Он зимой в колхозе занял деньги на покупку снегохода «Буран». Осенью обещал отдать. А если помрет, то долг на меня повесят, – грустно ответила Ольга, убирая пустую посуду и отгоняя заглянувшую в чум любопытную собаку.