– Родная Кубань, – говорил он плача, – возьми меня в свою землю, чтобы не видеть и не испытывать мне больше позора, что я выношу…

Он почти падал в обморок на руки его окружающих. Впечатление было колоссальное. Из обвиняемого он превратился в обвинителя, вырос из маленького войскового старшины на глазах у всех в властного вождя, переживающего трагедию. Шкуро увели, и казаки в безмолвии разошлись. Его увели друзья-офицеры, посадили на автомобиль и увезли. Все это видели, и никто не протестовал. Арестованный на глазах у всех стал свободным. Его освободила сила его таланта убеждать и молчаливое признание всех…

* * *

Баратов и я убеждали Шкуро уехать из отряда. Политическое положение на фронте было запутанное. Связь с центром утеряна. Денег не было. Назревала эвакуация корпуса. Хлопот было много, а тут еще возня с отрядом Шкуро. Отряд в Хамадане, около штаба. Мешает работать. Казаки требовали, чтобы под командой ближайшего помощника и друга Шкуро есаула Прощенка их отвели домой на Кубань. Шкуро упирался. Он очень самолюбив и заподозрил интригу:

– Ни за что! Казаков подговорили, их сбили, я знаю их наизусть. Знаю, чем дышит каждый! Не уеду. Через три дня они опять все пойдут за мной.

Нужно сказать, что офицеры отряда все были на стороне Шкуро, да и часть казаков, конечно.

Мы были отвлечены другими делами. Шкуро, видимо, не дремал. Его агенты работали. Через четыре дня мне предъявили новый лист с подписями казаков. Большинство прежде подписавшихся отказывалось от своих подписей на первом листе и признавало опять Шкуро, просило его стать во главе отряда.

Самолюбие было удовлетворено, и Шкуро согласился уехать на отдых в Тегеран. Казаков мы отправили в тыл, в Казвин и дальше.

– Грицко, дывись. Та це ж наш пувковник!

– Та где?

– Та вон, бачь. За вугол заходыть!

– Гля, гля, черкеску снял, да и какой же чудной! В свитке! Та ще ж накрасився. Мабуть щоб не узнали?!

– Ха, ха, ха!..

Почему Шкуро ходил в штатском и загримированный в Казвине, я до сих пор не знаю.

Казаки ушли в Россию, а Шкуро уехал кутить в Тегеран.

* * *

Корпус Баратова – левый фланг тысячеверстного Русского фронта. Партизанский отряд Бичерахова – левый фланг нашего корпуса. Бичерахов в Персии с начала операций.

– Куда же тебя назначать? – спросил Бичерахова Баратов.

– Куда прикажете, ваше превосходительство. Куда-нибудь подальше от штабов и поближе к врагу.

– Да, я это знаю, Лазарь.

Баратов задумался.

Терские и кубанские казаки – природные горцы. Легко пересекли их кони высокие снежные перевалы, бурные речки в ущельях, знойные горные равнины. По дороге били конную жандармерию, гнали отряды курдов и остановились в самом опасном месте – у Буруджира. Постоянные стычки с разбойничьими шайками, военными отрядами… Скучать некогда.

Только мелко все это.

– Эх, хватить бы турок, немцев, черта – дивизией, корпусом в обхват, а еще лучше бы армией!

Любит Бичерахов войну, пороховой дым, канонаду пушек. Любит скакать карьером и приказывать. Под свист пуль бросается в атаку во главе партизан своих. Раненый-перераненый. Ходит с палкой. Да и как только на коне сидит?

– Ах, как хочется славы и власти! Как бурная натура жаждет живого творческого дела!..

Бичерахов – осетин. Отец – природный воин в конвое царя. Как и всякий старый казак – много кой чего умеет. Кто лучше скроит черкеску?

Мальчика, мечтавшего о коне и кинжале, бредившего родным Кавказом, засадили зубрить в Петербурге и в Царском. Лазарь учился и играл с маленькими великими князьями.

Тогда и теперь – одинаково стремился стать первым, а карьерой его был путь шипов, а не роз…

– Дайте мне два «форда», носилки, врача, и казаки благословят Вас.

– Да зачем Вам автомобили, когда у вас там дорог нет?

– Раненых от нас на носилках доставят, а до Кума мы дорогу поправим.

Бичерахову нельзя было отказать. Еще свежи были в памяти блестящие дела Беломестнова и Бичерахова в районе Кума, Катана и Исфагани. Знаменитый Наиб-Гуссейн с большой шайкой разбойников готовит разгром Тегерана. Напрасно! У Рабат-Керима его разбивают наголову. Турки стремятся прорваться через Султан-Абад в столицу Ирана. Тщетно! Им мешает инициатива и решительность Бичерахова и доблесть его казаков. Славные дела! Это те дела, от которых Персия еще в пятнадцатом году пришла в изумление и которыми в свое время гордилась Россия.

* * *

– Пустите меня с партизанами вперед, – говорил Бичерахов Баратову в начале семнадцатого года, – и я сомкну оба фронта: русский и английский. Рейд Гамалия – блестящ, – но эпизод. Из двух фронтов союзников я сделаю один – Персидско-Месопотамский.

Так летом семнадцатого года партизаны Бичерахова стали нашим авангардом. Партизаны сомкнули фронты, и глухой осенью у Кара-Тепэ казаки совместно с английской армией под командой генерала Маршалла дрались с турками.

* * *

Революция в разгаре. Хмурый октябрь принес войскам радость. Сначала перемирие. Мир в Брест-Литовске с немцами и мирный договор. Главнокомандующий Кавказским фронтом разрешает русским войскам уйти из Персии…

– Вы знаете, какую телеграмму прислал Бичерахов?

– ?!..

– Не хочет уходить из Месопотамии. Не верит, что заключен мир. Так и пишет: «Казаки будут драться до победного конца». Посылаю ему повторное и решительное приказание.

Баратов был смущен и расстроен.

– Имея такие войска, мы заключаем сепаратный мир!

Потом добавил:

– Бичерахов был на крайнем левом фланге. Работал отлично. В авангарде наших войск тоже себя показал. В арьергарде будет не хуже. Ведь ему будет принадлежать честь вывоза имущества и прикрытия войск при отходе!

Казаки Бичерахова так далеко находились от родины и от нас, что совсем не слыхали осеннего российского грома. Кроме того, они вели войну. Ходили в атаки, дрались.

Ни газет, ни митингов. Это была сохранившаяся дисциплинированная часть.

* * *

Казвин бурлил как кипящий котел. Эвакуация шла полным ходом, и в городе было большое скопление войск. Военно-революционный комитет стремился, чтобы войска, попадавшие в Казвин, скорее уходили дальше в тыл, в Энзели. К пароходам. Не так было легко их выпроводить. Солдаты ватагами с песнями ходили по городу. Митинговали. В помещении Энзели-Тегеранской дороги, в большом зале, состоялся митинг, на котором возбужденная толпа солдат из недавно прибывших на фронт и никогда не видавших Баратова сорвала со стены портрет какого-то сановника Министерства финансов, изорвала этот портрет, будучи уверена, что это – Баратов.

– Товарищи, да ведь Баратов – генерал, это не он.