— По делу, — кивнул Лозовский. — Девочки, пойдите в загон, выпейте кофе, отдохните. А то этот тип вас совсем заездил. То, что он себя заездил, это его личное дело. А вот ваши молодые жизни жалко.

Помощницы неуверенно посмотрели на Мартынова.

— Три минуты, — разрешил он.

Девушки поспешно похватали сигареты и выбежали из кабинета, стуча каблучками.

— Ножки-то, а? Козочки! — заметил им вслед Мартынов. — Знаешь, Володя, что такое старость? Это когда удовольствие превращается в обязанность, а обязанность в удовольствие. Где наши молодые годы?

— Не прибедняйся. Глаз живой, ножки видишь — значит, еще не старость. Очерк Степанова «Формула успеха» заверстан?

— Стоит. А что?

— Хочу посмотреть.

— Сбросить на принтер?

— Можно с экрана. Ты сам читал? — спросил Лозовский, пока Мартынов искал нужный файл.

— Конечно, читал. Какой-то ублюдочный материал. Есть сильные куски и тут же совершенно жлобские вставки. Вот, сам смотри, — показал Мартынов на монитор. — «След вездехода уходил к северу по заснеженному руслу реки Нюды, терялся в распадках и болотах Самотлора, где день и ночь кланяются тундрам „качалки“ „Нюда-нефти“…» Хорошо, да? И тут же: «И где стоят современной конструкции вагончики промысловиков, в которых есть все условия для нормальной жизни людей: горячий душ, биотуалеты, телевизоры, оборудованные микроволновыми печами кухни». Как будто писали два разных человека.

— Так оно и было. Покажи оригинал.

Как Лозовский и предполагал, это была ксерокопия очерка Степанова с пометками Кольцова и редакторской правкой Попова. Очерк заканчивался фразой, вписанной мелким скопческим почерком главного редактора «Российского курьера» вслед за последней фразой Степанова: «— Борис Федорович, вы счастливый человек?» «— Да, — ответил мне Христич. — Я счастливый человек, потому что оказался нужным России».

Лозовский сунул оригинал в бумагорезательную машину, нажал пусковую кнопку и подождал, пока ксерокопия превратится в бумажную лапшу.

— И что ты этим хочешь сказать? — поинтересовался Мартынов.

— Очерк Степанова не пойдет в следующем номере.

— Пойдет, — со вздохом возразил Мартынов. — У Попова он на контроле. Я ничего не могу сделать.

— Можешь, Гриша. И сделаешь. Нужно.

— Володя, я очень ценю нашу дружбу. Но войди в мое положение. На мне семья. Попов меня уволит. Он и так на меня зуб точит. А другой такой работы я не найду. Даже с половиной зарплаты. Сам знаешь, как сейчас: больше тридцати — отдыхай, старый. А мне уже полтинник. Так что… Сам понимаешь.

— Понимаю. Что ж, нет так нет, — равнодушно, сонно проговорил Лозовский. — Все имеет свои пределы. Почему дружба должна быть исключением? Извини, что расстроил тебя своей просьбой. Будь здоров, Гриша.

— Да погоди ты! — с досадой бросил Мартынов. — Вскочил! Все такие нервные стали! Чуть что — сразу вскочил!.. Что-то серьезное?

— Да.

— Очень?

— Очень.

— Объяснишь?

— Нет.

— Понял. Если я задержу сдачу очерка на три дня — может, хватит? Отправлю материал в досыл. В типографии, конечно, поднимут хай. Две полосы — в досыл! Но это я переживу. Трех дней хватит?

— Может, хватит. Может, не хватит. Если не хватит, что можно сделать?

— Только одно: вирус. Сейчас гуляет новый вирус. Slammer. Свирепая штука. Кибер-джихад. Но он не может выесть только одну статью. Поплывет вся база данных.

— Пусть поплывет.

— Мы сорвем выпуск номера. За все время у нас такого не было ни разу.

— Теперь будет.

— Черт. Уволит он меня. Как пить дать уволит. Ладно, Володя, сделаю. Для тебя — сделаю. Но ты постарайся уложиться в три дня, а?

— Постараюсь, — пообещал Лозовский. — А насчет уволит… Он уволит тебя в любом случае. Как только я уйду, следующим будешь ты.

— Ты хочешь уйти? — встревожился Мартынов.

— Нет. Но, возможно, придется.

— Плохо у нас в «Курьере», Володя, плохо. Прямо беда.

— Это полбеды, — возразил Лозовский. — В России у нас плохо — вот беда.

— Да, и в России. — Мартынов тоскливо посмотрел в окно. — Даже погода. Это погода? Это не погода, а какая-то муть.

— Знаешь, как говорит мой тесть? Погода зависит от настроения народа.

— А что? Очень может быть. Ладно, договорились. Сделаю. Гони из загона моих коз.

Но до загона Лозовский не дошел. В коридоре его перехватил Броверман, взял под руку и увлек на пятый этаж, куда журналисты «Курьера» никогда не заходили. Здесь располагалась какая-то крутая «лимитед», в торце у окна, выходящего на улицу Правды, было оборудовано место для курения — с современными креслами, даже с телевизором, который, впрочем, никогда не работал.

— Что происходит, Володя? — спросил Броверман, нервно закуривая.

— Тебе лучше знать, — ответил Лозовский. — Меня не было почти неделю. А что происходит?

— Сашу Костычева Попов уволил.

— За что? Опять закирял?

— Да нет, пришел слегка поддатый. Попов унюхал, сразу — приказ. Стас Шинкарев уволился.

— Когда?

— На следующий день после того как ты улетел в Тюмень.

— Со скандалом?

— Нет. Часа два сидел у Попова. Попов даже вышел его проводить. Сказал: «Стас, заглядывай, всегда рад тебя видеть».

— Ну, уволился. И что?

— Прилетал Кольцов.

— Знаю.

— Он купил типографию в Красногорске. Тоже знаешь?

— Нет. Знаю, что собирался.

— Купил, сейчас его юристы заканчивают оформление сделки.

— Чем это плохо? Будем печатать «Курьер» практически бесплатно.

— Другое плохо, Володя. Выдавливают нас из «Курьера». Вчера Попов предложил мне подать заявление по собственному желанию. И передать все дела его человеку. Ну, понимаешь, какие дела. Все завязки и рептильный фонд.

— Что ты ему ответил?

— А что я мог ему ответить? Ответил, что у меня нет никакого собственного желания уходить из «Курьера». Он сказал: не хотите уйти по-хорошему, уйдете по-плохому. Признайся: ты продал свой пакет акций «Курьера»? Только честно, Володя. Мы свои люди, я пойму.

— Савик, если я соберусь продать свой пакет, ты будешь первым, кто об этом узнает.

— Значит, не продал? Тогда в чем же дело? Попов чувствует себя полным хозяином положения. Почему?

— Кольцов купил у московских властей контрольный пакет наших акций. И, похоже, передал их Попову в доверительное управление.