Минуя ворота монастыря Сан-Марко, я поневоле замедлила шаг: несмотря на среду, в дверях часовни толпился народ. «Что там за богослужение посреди недели?» — удивилась я и решила войти.

Прежде в этой часовне не бывало подобного скопления людей. Я отметила про себя и непривычное безмолвие прихожан, хотя стены часовни сотрясались от взываний некоего оратора. Его голос звучал как набат. Издали я едва могла различить человека, одетого во все темное, и видела только, как неистово молотит он кулаками по воздуху. Пронзительный тембр его голоса, впрочем, показался мне знакомым, как и сама речь — высокопарная и четкая. Это был фра Савонарола.

— Жены, вы кичитесь своим убранством, волосами, холеными руками, но я говорю вам, что вы все безобразны! Древние манускрипты и прочее искусство, перед которым благоговеют ваши ученые супруги, — сплошное язычество! Эти тексты сочиняли те, кто не ведал о Христе и о христианских добродетелях! Их искусство — поклонение варварским идолам, бесстыдное выставление напоказ нагих мужчин и женщин! В моей деснице — карающий меч Господень! — выкрикнул он резким надсадным голосом. — Жители Флоренции, предупреждаю вас и не устану твердить и впредь, что своими гнусными делами вы навлечете на себя крестные муки гнева Господня!

Я вышла из часовни, скептически покачивая головой. Мне не верилось, что безумный монашек умудрился привлечь своим вздором такую уйму людей, но предостережения Лукреции об исходящей от него опасности я сочла слишком преувеличенными. После поездки Лоренцо в Рим Маддалена и Чибо обвенчались, а Джованни приступил к трехлетнему курсу обучения в Пизе, что в недалеком будущем обеспечило бы ему кардинальскую мантию. Связи семьи Медичи с Ватиканом казались мне нерушимыми.

Придя домой, я тотчас забыла и про Савонаролу, и про его проповеди.

Наше Платоническое братство провело много бессонных ночей в моей лаборатории на четвертом этаже, где мы собирались не только ради общения, но и для проведения алхимических экспериментов. Мы с Лоренцо не спешили посвящать остальных в наш опыт с чудодейственной лепешкой, но и сами на время отложили дальнейшее проникновение в божественную суть. Оставшись вдвоем, мы без устали изобретали действенные лекарства от подагры: болезнь Лоренцо прогрессировала, невзирая на все мои старания. Мне в жизни еще не встречался человек, переносивший боль с таким достоинством и юмором. За это я полюбила его еще больше.

Мой возраст понемногу напоминал о себе: груди потеряли округлость и начали отвисать, в уголках губ и глаз залегли морщинки. Из зеркала теперь на меня глядела не я прежняя, а некий незнакомец.

Il Magnifico меж тем достиг пика дипломатического могущества. Европейские монархи не обходились без его совета, турецкие властители слали ему щедрые подношения. Родриго Борджа крепко держал слово, и банк Медичи в Риме продолжал контролировать разносторонние финансовые интересы курии. И друзья, и конкуренты называли Лоренцо не иначе как «стрелкой итальянского компаса», ни те ни другие не сомневались, что его постоянное вмешательство в жизнь полуострова — залог мира для всей Италии. Даже Флоренция постепенно оправилась от убийства Джулиано, вернув себе толику беззаботности.

Мой семейный и дружеский круг по-прежнему радовал меня. Дни были наполнены приятными бытовыми хлопотами и отпуском лекарственных снадобий благодарным посетителям. Ночи были посвящены учению, экспериментам и занятиям любовью в нежных объятиях Лоренцо. Платоновской академии я отдавала должное на выходных, отправляясь в Созерцальню восхитительной виллы Кареджи или принимая друзей в алхимической лаборатории, где мы подолгу совещались и даже спорили, отыскивая наилучший путь к божественному просветлению.

Во мне вновь зародилась уверенность, что в окружающем меня мире все безупречно.

Фра Савонарола все так же неутомимо читал проповеди, угрожая муками ада и вечным проклятием, но ясно было, что на подобные тирады способен только повредившийся в уме человек и вскоре их однообразие должно было изрядно утомить переменчивых флорентийцев. Ходили слухи — впрочем, явно безосновательные и малоправдоподобные, — будто в городе объявились банды юнцов в белых одеяниях, именующих себя «ангелами». Пресловутые «ангелы» разбойничали в разных кварталах, стучались в дома и освобождали хозяев от излишней роскоши — книг, гобеленов, вина и всех богохульных картин и скульптур. Только глупцы могли поверить подобным пересудам.

Однажды под вечер я понесла в мастерскую к Леонардо пряный пирог с овощами, а заодно и травы, необходимые ему для изготовления красок: листья бузины — для зеленой, резеду — для желтой и вайду — для синей. Совсем недавно он получил заказ от семейства Ручеллаи изготовить им всем костюмы для очередного городского карнавала. Ручеллаи собирались представить на празднике полный пантеон греческих богов и богинь и поразить публику пестрым многоцветьем платьев и мантий, масок, туфель, щитов, золоченых и серебряных корон и скипетров.

Но в мастерской, заливаемой солнцем сквозь огромное окно, некогда прорубленное сыном в стене фасада, я застала Леонардо и Зороастра — именно благодаря родству последнего с семьей Ручеллаи они и получили этот заказ — за спешным изготовлением одежд, которые невозможно было назвать ни фривольными, ни красочными.

— Что это? — спросила я сына, указывая на шитье из сероватого холста в его руках. — Куда же подевались боги?

— Наверное, сбежали обратно на гору Олимп, — невозмутимо ответил он.

— Мой отец передумал, — не скрывая недовольства, пояснил Зороастр. — Ему предложили взять для карнавала что-нибудь библейское. Моисея с Ревеккой и прочих дурацких «прародителей».

Зороастр был мне очень симпатичен. По уверениям сына, он являл собой редкое сочетание обаятельного добродушия и мрачной таинственности. Он никогда не хныкал и не жаловался, невзирая на любые жизненные встряски. Я догадывалась, что молодого человека неудержимо влечет к себе алхимия, но у него доставало здравого смысла скрывать подобный интерес от широкой публики.

— Наш старый друг Савонарола — мастер уязвлять и прибирать к рукам религиозные умы, — сказал Зороастр.

— Что еще он выдумал? — поинтересовалась я.

— Помните разлив Арно выше от города по течению чуть больше месяца назад?

— Ужасное несчастье, — подтвердила я, припоминая подробности трагедии.

— Так вот, этот потоп был не простой случайностью, и в нем не зря утонула дюжина детей и сколько-то монахинь…

— Это была кара Господня флорентийцам за их греховное расточительство! — подхватил Леонардо. — Боженька прибрал детишек — сирот, между прочим! — и «невест Христовых», а раз он не пощадил даже такие невинные души — это верный знак его сокрушительного гнева.

— Городские нечестивцы и грешники должны повиниться в этом преступлении, — добавил Зороастр. — Вот что услышал мой отец на воскресной проповеди Савонаролы.

— Но это сущая нелепица! — вскричала я.

— Хуже всего, — заметил Леонардо, — что тот сиротский приют содержат Медичи, поэтому все обвинения падают в первую очередь на голову Лоренцо.