Что-то в Юэне сломалось. Позже он не мог вспомнить, как именно все случилось. Впрочем, от кого-то он слышал, что в каждом из нас живет тьма, жаждущая крови и разрушений, но, как правило, человек способен ее обуздать, и так, создавая равновесие тьмы и света, мы и проходим по кругу бытия.

Юэн моргнул, и когда глаза его открылись, в них не было ничего человеческого — лишь чистое безумие сияло холодным яростным блеском. Лицо мужчины напугало Кейтлин, но еще больше напугала скорость и безжалостность его движений.

Казалось, клинки с криком разрезали воздух, вылетая из ножен. Мгновенно оказавшись в его руках, они прочертили несколько каллиграфически тонких линий на теле солдата. Первый удар пришелся на руку, перерезал бицепс и раздробил локоть. Но солдат не успел прокричать от боли, потому что второе лезвие перечеркнуло ему горло. От силы удара конвоир отлетел назад и упал на спину, уже мертвым: от шока сердце остановилось. На лице его так и застыло брезгливое презрение.

Юэн повернулся к Кейтлин, и по его бешеным, пустым глазам она поняла, что мужчина не узнает ее. Смертоносные клинки зловеще блестели в его руках. Не теряя ни мгновения, Кейтлин щелкнула выключателем на стене, и свет в коридоре погас. Пользуясь выигранными секундами, она нырнула за ближайшую занавеску и чуть не упала на испуганную женщину, прижавшую к груди ребенка.

С той стороны раздался грохот тяжелых сапог, лязг оружия и крики: «Сюда! Он здесь!» Кейтлин нащупала холодную металлическую ручку фонаря и, собравшись с духом, шагнула в коридор. Юэн стоял к ней спиной, повернувшись в сторону приближающихся шагов. Она размахнулась и изо всех сил обрушила фонарь ему на затылок.

Фонарь издал глухой стук, и рука Кейтлин неприятно загудела. Силой удара Юэна развернуло, он удивленно выпучил на девушку глаза и свалился на пол без сознания.

Тяжело дыша, Кейтлин стояла в темноте, пока из-за угла не показались солдаты. Их подствольные фонари осветили кровавую сцену: рядом с трупом их сослуживца и бесчувственным телом нападавшего стояла девочка-подросток, каким-то чудом отбившаяся от верной смерти.

Один солдат включил свет в коридоре, другой проверил пульс у Юэна и убитого конвоира. На тело Джулии никто даже не глянул. Занавеска за спиной Кейтлин робко отдернулась, и на свет выглянула перепуганная мать с ребенком.

— Она спасла мне жизнь, — дрожащим голосом сказала женщина, указывая на Кейтлин.

* * *

Вскоре после солдат явился полковник Мейзерс. Бросив один лишь взгляд на дрожащую Кейтлин, он отвел ее в сторону. Девушка рассказала ему, что случилось.

— Его будут судить, — сказал полковник, сперва убедившись, что солдаты с Юэном обращаются по-человечески.

Это Кейтлин и сама понимала.

— Ты осознаешь, что твоего друга, несомненно, признают виновным и отправят на виселицу?

— Да, — ответила Кейтлин: она успела наглядеться на то, как вершит дела подземное правосудие.

— Я вряд ли смогу помочь, но попытаюсь. До утра его продержат в камере наверху. Как только вынесут приговор — вытащат на поверхность, там и вздернут. — Мейзерс пригнулся и пристально посмотрел Кейтлин в глаза. — В три часа ночи охранникам приносят напитки. Девушки, которые это делают, вне подозрений.

На короткое мгновение он задержал взгляд на Кейтлин, как будто помогая ей усвоить смысл этих слов, затем выпрямился и громко произнес:

— Спасибо за помощь, мисс. Эй, вы, там! Только не переусердствуйте, доставьте его целым и невредимым. Я хочу, чтобы завтра он хорошо понимал, что с ним происходит.

Полковник повел солдат из туннеля, грозно приказав собравшимся зевакам немедленно разойтись по своим углам.

Откуда-то возникли четыре раба с ведрами горячей воды и швабрами. Женщина, которая вышла поблагодарить Кейтлин, откашлялась, привлекая ее внимание.

— Девочка, у тебя все в порядке? — заботливо спросила она.

— Не совсем, — отозвалась Кейтлин.

Четыре раба развернули грязное одеяло и накрыли им тело убитого солдата.

— Ты его знала? — спросила женщина.

— Он мой друг, — рассеянно ответила Кейтлин, размышляя над словами полковника.

— То есть, он был твоим другом? — сочувственно поправила женщина.

— Пока еще им и остался, — удивленно сказала Кейтлин, и только тут поняла, что женщина имеет в виду конвоира. Та тоже поняла свою ошибку и вытаращила глаза.

— То есть, ты ударила моим фонарем своего друга?

— Именно так.

— Зачем же ты это сделала?

— Чтобы его не застрелили, — машинально ответила девушка, все еще пытаясь проникнуть в смысл сказанного полковником.

— А… — сказала женщина не без сарказма. — Отлично ты придумала, просто замечательно. И впрямь, теперь беднягу не застрелят. Его повесят.

— Может быть, — немного рассеянно откликнулась Кейтлин, голова которой сейчас была занята иным. Но от женщины оказалось не так-то легко отвязаться.

— Он, кажется, говорил, что знает покойницу?

— Она была матерью его детей.

Один из рабов оторвался от швабры, которой он вытирал кровь на полу.

— Гвен и Майкл! Я их знаю, — сказал он. — Жалко ребят: завтра станут круглыми сиротами.

Сокрушенно покачав головой, он заметил что-то на полу и нагнулся, чтобы подобрать это.

— Вы знаете, где они сейчас? — спросила Кейтлин, почувствовав внезапный прилив надежды.

— Ну конечно, знаю. Они в лагере у поверхности, в боковых комнатах, вместе со всеми. Он выпрямился, озадаченно разглядывая что-то в своей руке.

— Там ведь ужасно… — сказала девушка. — Всегда холодно, сыро, радиация проникает…

— Не говорите, мисс! Чистый ад! Совсем не место для детей.

Раб замолчал и протянул амулет, который подарила Юэну Цура, — маленькое серебряное колесо.

— Это ваше, мисс? — с плохо скрываемым любопытством спросил он.

— Нет, это амулет моего друга.

— Очень интересно, мисс.

Он переглянулся с другими рабами. Те побросали работу и тоже уставились на Кейтлин.

— Что там? — спросила женщина за ее спиной.

— Посмотри, Элис, — сказал мужчина, и амулет ярко заиграл под светом лампы.

— Ого… У него знак… — пробормотала та.

— Который понятно что означает.

— Не всем понятно, — сказала Кейтлин. — По крайней мере, мне. Объясните, пожалуйста.

— Мы должны помочь ему, если сможем, — ответила Элис.

— Почему?

Кейтлин не понимала, зачем рабам помогать незнакомому человеку: их жизнь и без того была горька, а такое благородство принесет лишь новые огорчения.