Хатшепсут долго спала тем утром. Перед тем как проснуться, она почувствовала, что солнце светит ей прямо в глаза сквозь сомкнутые веки. Она завертела головой на подголовнике из слоновой кости, спрашивая себя, почему Иена не закрыла ставни. Но потом вспомнила, что Иены здесь не было. Иены не было здесь почти шесть лет.

«Эго же смешно, — с сонным раздражением подумала царица, — каждое утро жду её появления».

Может быть, она поступила опрометчиво, отстранив от себя Иену только из-за натянутых отношений, которые возникли между ними в то короткое время после рождения царевны Мериет?

«Но это была ошибка Иены, — как всегда, подумала Хатшепсут. — Не моя, уж ни в коем случае не моя. Иена была очарована этим младенцем. Я же не могла держать её при себе, раз она так смотрела на меня — будто я хочу вреда малышке, дурно обращаюсь с ней! Какая ерунда Я ведь не желала ей ничего плохого. Я только не могла видеть её лицо».

Да и никто не смог бы изо дня в день смотреть на доказательство немилости богов, а ведь Мериет и была таким доказательством. Хатшепсут давно поняла, что неправильно истолковала волю Амона, желая зачать сына Он решил, что у неё не должно быть сына — потому что с самого начала предназначил ей быть его сыном в Египте, ей и никому другому.

Привычные утренние звуки из мира, отгороженного от неё сомкнутыми веками, начали проникать в сознание Хатшепсут — воркование голубей, которые всегда собирались на крыше, крик удода, вечный скрип водоподъёмной машины, доносившийся откуда-то из-за стен дворца. Её мысли постепенно возвращались к действительности; с наслаждением потянувшись, она открыла глаза и заморгала от дневного света.

Внезапно она вспомнила гонца с его новостями и резко села, раздосадованная. Наступил тот самый день. Сегодня должны прибыть корабли из Вавилона; сегодня должны закончиться два благословенных месяца свободы, прошедшие со дня смерти Ненни. Сегодня кончалось всё.

На несколько секунд мысль об этом сломила её. Бросившись обратно на ложе, она крепко зажмурилась, пытаясь выбросить её из головы. Сон отлетел, каждый нерв и каждая мышца её тела пробудились. Её сознание, словно животное, попавшее в капкан, боролось с неизбежностью, сто раз оно возвращалось к предстоящему событию, пытаясь найти хоть одну лазейку, которая могла бы оказаться спасительными выходом. И в сотый раз не находило его.

Она не могла ничего поделать с этим. Невероятно, но всё шло именно так, как хотел Ненни. Тот, живой и невредимый, действительно обнаружился в затерянном за тридевять земель Вавилоне. Корабли действительно доставили его в Египет, преодолев бессчётные опасности, которыми должно сопровождаться такое путешествие. Всё это было реальностью, но походило на сбывшийся кошмар. Сенмут наверняка уже организовал официальный кортеж, чтобы встретить корабли — и через несколько часов она лицом к лицу встретится с ребёнком, которого никогда больше не чаяла увидеть.

Лицо Тота, незваное, явственно возникло перед нею — свежее невинное лицо пятилетнего мальчика; большие тёмные глаза, в которых читались печаль и вопрос, искали её взгляд.

Она вздрогнула и села на ложе, широко раскрыв глаза, чтобы остановить это повторяющееся мучительное погружение в трясину памяти. Конечно же, было вовсе ни к чему снова повторять это — рассматривать его лицо, крепенькие детские ножки, которые сначала бегут к ней, а затем отсчитывают лигу за лигой на пути к неведомому Вавилону. Она не должна! Она преодолела всё это раз и навсегда, когда удалила старого Яхмоса из сада и вообще с глаз долой.

«Я слишком чувствительна, — думала она, — Сенмут прав, чересчур чувствительна! Й какая мне нужда мучиться из-за чужих дел, брать на себя чужую вину! Просто глупость — страдать из-за всего этого. Ведь не я приказала отправить Тота в изгнание, а Ненни, Ненни, Ненни!»

И это Ненни приказал сегодня привезти его обратно. Какая злорадная ирония сокрыта в этом! Ненни, который никогда не желал использовать свою власть, всегда упрямо отказывался от мощи фараона.

«...Кто я такой, чтобы судить людей, решать их судьбы? ...Нет, я не стану махать руками, мне надоело забавлять богов».

В бессильном гневе Хатшепсут заколотила кулаками по покрывалу. Недели, месяцы, годы она терпела, и министры вместе с ней. И когда Ненни был прикован к постели столь долго, что никто и не думал, что он сможет ещё раз встать, когда, наконец, он перестал надоедать ей своим вмешательством и запутанные дела Египта начали было приходить в порядок в её осторожных руках — именно тогда, три месяца назад, он появился утром в Зале совета.

Она до сих пор не могла понять, как он смог прийти, но, несмотря на это, каждая деталь того утра возникла в её памяти настолько ясно, словно всё произошло только что. Она вспомнила даже ощущение, вызванное кожей свитков, которые держала в руках, замершие лица министров, повернувшихся к дверям при виде Ненни, стоявшего там после стольких недель отсутствия. Это было невероятно — как будто он восстал из мёртвых. Однако он стоял там, высохший, как труп, измученный, но в его глазах светилось ужасное непреоборимое намерение. Не глядя по сторонам, он медленно прошёл через комнату и остановился перед нею. Голосом, который звучал так, словно он молчал несколько месяцев и разучился говорить, он прошептал:

— Где мой сын?

Она не помнила, как оказалась на ногах, как нашла в себе силы двигаться; ноги не держали её, дыхание перехватило, но она торопливо заговорила:

— Ненни, ты болен. Тебе нельзя ходить, дай я позову твоего раба, ты же весь дрожишь... Эй, слуги! Помогите Его Величеству добраться до его покоев. Его Величество... он не в себе.

Взмахом руки, не отрывая глаз от её лица, Ненни отослал слугу прочь. Он трясся, но яростно и тревожно повторял:

— Где мой сын?

— Твой сын? Ты имеешь в виду Тота? Ты что, он давно покинул нас. Ненни, ты же сам отослал его. Ты болен, ты забыл. Это случилось уже несколько лет назад. Иди, я умоляю тебя...

— Шесу, где он!

Она задыхалась. Он был страшен, он стоял перед ней, дрожа каждым членом, уставившись ужасными немигающими глазами, как хефт. Сейчас он действительно безумен, подумала она. Её охватил страх. Она отступила на шаг, он подошёл ближе, и тогда она выдохнула ответ:

— Вавилон!

Мгновенно наступила тишина. Её губы ещё несколько раз прошептали это слово, как будто она пробовала странный ядовитый плод. Постепенно его дрожь утихла, его взгляд отпустил её глаза. Теперь он смотрел на неё просто с усталым любопытством. Охвативший её ужас начал ослабевать. В конце концов, это же был Ненни. Конечно, она может управлять им, она всегда умела это делать. Гнев укрепил её смелость, когда она внезапно снова осознала присутствие министров. Нехси, Футайи, Инени — даже её хулители Уах и Кенука, чья дурацкая приверженность к старине заставляла их препятствовать каждому её шагу, — все они видели, что происходит, они слышали слова Ненни, который обвинял её, будто она совершила какое-то преступление...