отчаянье она забрела в ортодоксальную церковь, где вид страдающего Христа произвел на нее неизгладимое впечатление. Она стала искать забвение в работе, учить своих девочек «Красоте, Спокойствию, Философии и Гармонии», в то время как сама «невыразимо… терзалась от боли». Единственным выходом для нее стали «пьянящие вина Греции, которые вызывали у нее буйное веселье и помогали ей забыть о страданиях»15.

Их болезненное пребывание в Греции закончилось со смертью молодого короля и последующим падением Венизелоса, пригласившего их в Афины. В своих мемуарах Айседора пишет, что Руммель и Анна покинули их группу после возвращения в Париж, но в жизни редко все случается так гладко, как в книгах.

А дело было в том, что Руммель, Анна и Айседора, каждый со своей стороны, предпринимали отчаянные усилия, чтобы избежать раскола школы. Однажды, тронутая красотой, с которой Анна исполняла «Поход за Чашей Грааля», Айседора сказала ей, что, кроме этого шедевра, между ними в исполнительском мастерстве разницы практически нет16. И снова Айседора страдала от ревности, и присутствие влюбленной пары или ее отсутствие были одинаково болезненны для нее.

В первой половине января 1921 года Айседора и Руммель вместе выступали в Голландии, а на следующей неделе Айседора и ее четыре ученицы, включая Анну, танцевали в театре на Елисейских полях в Париже. Газета «Либерте» (от 27 января) писала об исполнении Айседорой Изольды: «Она была слишком печальна и находилась в прострации, что не позволило ей передать восторг и экзальтацию, заложенные в музыке». Это говорит нам о внутреннем состоянии Айседоры и дает основание считать, что ее окончательный разрыв с Руммелем приходится именно на этот период. Это подтверждается письмом Руммеля, присланным им из Монте-Карло 21 февраля. В нем он пишет, что не видел Айседору несколько недель, уехав из-за ее состояния и отказа видеться с ним. В то же время он выражает свою заботу о ее молодой ученице, которую совсем не хотел разлучать с ее работой и Айседорой. Его ответственность перед обеими женщинами очевидна, как очевидна и его преданность им. Он пишет, что попытается наладить свою жизнь вдалеке от Франции, и все «из-за Дункан». Завершает он свое письмо тем, что умоляет Айседору не отчаиваться. «Великие, которые рядом с вами, всегда с вами останутся, не забывайте об этом… Есть еще одно слово «внутри». Дионисий ушел, и внутри вас его заменил Христос, который восстанавливает разрушенный храм». Похоже, что это выражение сострадания поначалу было принято Айседорой за ханжеское лицемерие, потому что она небрежно написала на листочке, позже обнаруженном в ее бумагах: «Дионисий — вчера, Христос — сегодня, послезавтра Бахус — и конец!»17 Но, перечитав письмо, она все же увидела в нем страдания и искренность его автора, успокоилась и помирилась с ним, так как мы читаем, что 2 мая 1921 года18 Айседора и Руммель дали совместный шопеновский концерт в театре «Дю Парк» в Брюсселе, который стал одним из самых успешных в их совместной деятельности. Незадолго до этого Айседора и Руммель вместе выступили в Лондоне19, где их так хорошо принимали, что они вернулись туда и выступали там предположительно до 29 мая20.

Но, несмотря на их совместный успех, отношения между ними были натянутыми из-за всего предыдущего. Их прежней близости уже не было, и Руммель вновь ушел, однако не столь быстро, чтобы предотвратить разрыв между Айседорой и ее ученицей. Анна покинула труппу21. Поскольку крайне трудно установить точно, когда или из-за чего конкретно происходили их расставания, то можно предположить, что периодически они мирились или, короче говоря, что каждый из них не брал на себя смелость окончательно порвать с двумя другими. 31 мая Руммель грустно написал своей приятельнице Долли Вотиченко22:

«Я не видел Айседору после Бельгии и не собираюсь встречаться с ней до тех пор, пока она не будет рассматривать меня как друга. Каждый из нас делал все возможное, чтобы школа не распалась… но это несбыточно».

Окончательный уход Руммеля и Анны23 возродил страдания Айседоры. Каждый ее любовный роман после смерти детей был для нее попыткой восстановить душевное равновесие, придать смысл жизни, получить стимул для работы. Каждый же разрыв, естественно, порождал еще большие страдания. Каждая последующая потеря напоминала ей о предыдущих, и она переживала это как в первый раз. Ее отношения с бывшей ученицей и бывшим любовником стали невозможными из-за той боли, которую она испытывала и которую причиняла сама. Уязвленная в самое сердце, она с огромным трудом составляла программы и выступала в одиночку. Раньше работа была для нее отдушиной, но теперь ее школа перестала существовать. Для того чтобы продолжать танцевать, она вынуждена была прикладывать героические усилия.

Айседора не могла переносить боль пассивно. Ее жизнь, полная трудностей, научила танцовщицу действовать, чего бы это ни стоило. Ее кредо заключалось в том, что всегда можно что-то предпринять и что именно она должна сделать это, а не сидеть сложа руки. Когда бы ее ни постигал удар, первой ее реакцией было — сделать что-нибудь для других, тогда забудется ее собственная боль. И, подобно тому, как она стала работать среди беженцев в Санта-Каранта после смерти Патрика и Дидры, как отдала Бельвю под военный госпиталь после смерти ее третьего ребенка, так теперь она решила основать новую школу там, где это будет нужнее всего.

Летом 1920 года, перед отъездом в Грецию, она несколько раз обращалась к французскому правительству с просьбой выступить гарантом ее новой школы. Ее подруга Кристина Далье записала одну из импровизированных речей, произнесенную Айседорой со сцены после выступления. Среди прочего танцовщица сказала:

«Сегодня я предлагаю свою школу Франции, но Франция, в лице милейшего министра изящных искусств, лишь улыбается мне. Я не могу содержать детей в моей школе на улыбку… Помогите мне создать школу. А если нет, я поеду в Россию, к большевикам. Я ничего не знаю об их политике. Я не политик. Но я скажу их вождям: «Отдайте мне своих детей, и я научу их танцевать как Боги — или пристрелите меня»… Потому что, если у меня не будет школы, это все равно убьет меня…»24

Весной 1921 года, после ее окончательного, по всей видимости, разрыва с Руммелем, она вернулась к этой теме. Перед репортерами она отрицала слухи, что ее пригласили для организации школы в Советской России, но дала понять, что примет такое предложение, если оно будет сделано25. На самом деле такое предложение уже было сделано, однако оно было неофициальным. Исходило оно